+7 495 740-29-89
938-92-92
938-92-92
АС-тревел↑ ↑
Невиданные путешественникиЧерез леса и горы«Приятные» неожиданностиПриближаемся к цели
В неведомын страныСреди китайцевПо ровным дорогамПод надзором полиции
Сорок дней на водеВглубь МексикиВстречи и людиНа каучуковые плантации
Перевал через горыБесплодная попытка
У цели- Что за нелепая выдумка — "вокруг света на велосипеде"? Да разве хватит у вас сил на такое путешествие? Разве выдержат велосипеды такую нагрузку? Разве вам удастся раздобыть средства? — скептически встретил представитель Высшего совета физкультуры пришедших к нему студентов. — Нет, это не серьезная затея. Советую вам раз навсегда выбросить ее из головы!
Не менее иронически отнеслись к этому путешествию и другие студенты института физкультуры.
- А на лодках поехать не собираетесь?
- Может на спасательном круге весь земной шар опояшете?
- Нет, они в бочке вокруг света проедут.
Насмешкам не было конца, однако организаторы путешествия энергично взялись за дело.
Стояли лютые январские морозы. Снег хрустел под ногами, а трое студентов, решивших ехать в кругосветное путешествие, думали о лете, бегали по разным учреждениям и организациям, хлопотали о приобретении велосипедов для пробега.
Рассчитали: если в начале мая выехать, — к осени будут во Владивостоке. Оттуда до Шанхая несколько дней пути, а дальше можно ехать в Японию, оттуда в Мексику, в Южную Америку, к лету можно попасть в Соединенные штаты, и оттуда направиться в Западную Европу.
Маршрут был разработан подробно.
- Первая задача — достать машины и заграничные паспорта. Все должно быть готово к началу мая, — решили ребята. И, распределив между собою обязанности, начали хлопоты.
Первой организацией, откликнувшейся на затею о кругосветном путешествии, был Московский автомобильный клуб.
- Подайте заявление директору завода №1 им. Авиахима о предоставлении вам машин для пробега, постарайтесь убедить его тем, что вы создадите заводу всемирную рекламу, — посоветовал один из членов правления клуба, тронутый настойчивостью и молодым задором обратившихся к нему за помощью студентов. — А мы может быть потом окажем вам и некоторую материальную помощь.
На другой же день директор завода №1 им. Авиахима получил заявление с просьбой дать машины для кругосветного пробега трем советским спортсменам.
Несмотря на всю фантастичность предприятия, он серьезно призадумался над этим делом. Крепкие, здоровые ребята, подавшие ему заявление и в течение нескольких минут, с раскрасневшимися лицами, рассказывавшие ему о целях и задачах своей поездки, внушили ему доверие. Подбадривали также блестящие рекомендации от Института физической культуры, от заводов, на которых все трое работали на практике. Соблазняла возможность широко разрекламировать свое производство.
Однако правление завода было очень осторожно. Долго ходили организаторы путешествия к директору. Долго и настойчиво доказывали выполнимость своей затеи. Возбудили специальное ходатайство перед завкомом, старались привлечь на свою сторону сочувствие отдельных рабочих. Наконец вопрос был разрешен. Завод получил задание изготовить специальные, особенно прочные и доброкачественные машины для кругосветного пробега.
Попутно ведутся переговоры с Резинотрестом о рекламировании его продукции во время путешествия и о предоставлении шин для велосипедов.
Высший совет физической культуры, видя настойчивость и упорство организаторов путешествия, начинает оказывать им поддержку.
При содействии ВСФК подано заявление о выдаче заграничных паспортов.
Дни летят. Приближается весна. И тут вдруг происходит событие, из-за которого чуть было не расстроилась вся поездка.
Один из организаторов путешествия женится и заявляет, что поедет только с женой. Остальные участники пробега конечно становятся на дыбы.
- Нет, братишка, сиди лучше дома, а мы без тебя поедем, — отвечают они ему.
Эта женитьба сыграла очень дурную роль при дальнейших хлопотах о путешествии. Доверие к путешественникам было подорвано. Осложнилось дело с добыванием паспортов, с получением машин.
В материальной помощи было решительно отказано. Однако двое студентов, авторы этой книжки — Князев и Фрейдберг, настойчиво продолжают хлопоты. Май месяц уже на исходе, а нет ни велосипедов, ни пропусков, ни денег.
Вместо выбывшего из-за женитьбы товарища к группе присоединяется приехавший из Ленинграда бывший студент Ленинградского технологического института, инструктор физкультуры, Жорж Плещ. Наконец велосипеды получены. Паспорта обещают выслать в Читу.
- Путешествие через Сибирь будет вашим предварительным экзаменом, — говорит секретарь ВСФК, объясняя почему паспорта пока не выдаются на руки.
Начинаются новые мытарства в поисках средств. Фрейдберг и Князев вкладывают в общий капитал свой месячный заработок. Оба они в то время работали на заводах и получали около 40 рублей в месяц. Плещ нигде не служил и к сожалению ничем помочь не мог.
- Давай продавать наше имущество; все равно с собой всего не возьмешь, — предлагает Илья.
Пошли на рынок, но за студенческое имущество много не получишь... Самая драгоценная вещь — желтые сапоги были проданы за 5 рублей; за рваную шинель никто больше трешки не давал; на замызганное старенькое одеяло и смотреть не хотели; гордость физкультурников — рапиры для фехтования вызывали всеобщий смех и презрительное отношение торговцев.
С большим трудом, после двухдневного путешествия на Сухаревку, имущество было продано. Сколотили еще около 40 рублей.
Один из рабочих на заводе №1 им. Авиахима посоветовал путешественникам связаться с "Рабочей газетой" с тем, чтобы посылать в нее корреспонденции с дороги.
В тот же день "кругосветчики" отправились в редакцию.
"Рабочая газета", заинтересовавшись путешествием, выдает ребятам аванс в 90 рублей и предлагает им попутно, при проезде по СССР, заняться распространением "Рабочей газеты".
Хотя это предложение связано с перевозкой излишнего багажа — образцов изданий — путешественники соглашаются, стремясь сколотить побольше денег на дорогу.
Так, всякими ухищрениями, сколотили 210 рублей. С этим капиталом и тронулись в путь.
Что без копейки в кармане можно организовать путешествие, достать велосипеды, получить пропуска, добыть денег — было доказано. Осталось самое трудное — доказать, что возможно на велосипедах объехать вокруг земного шара. Доказательством возможности такого путешествия является эта книжка. Правда, путешествие значительно затянулось. Выехав из Москвы в июле 1924 года, "кругосветники" возвратились в нее лишь в марте 1927 года. Причиной этой задержки явилось: отсутствие средств, порча машин и разные непредвиденные осложнения.
В этой книжке только одна правда. Здесь нет выдуманных приключений; здесь шаг за шагом рассказывается все, что видели и пережили путешественники.
Читатель, скептически улыбнувшийся при виде заглавия этой книжки, прочитав ее до конца, скажет:
- Да, при такой настойчивости и упорстве можно не только объехать земной шар на велосипеде, но и обойти его пешком.
Г. Колесникова
1 июля 1924 г. На сегодня назначен выезд из Москвы. Дел по подготовке к отъезду еще по горло. Утром отправились за последними покупками.
Шум в общежитии стоял невыносимый. В последнюю минуту оказалось, что забыли переговорить о куче разных вещей. Перебивали друг друга, кричали, торопились. В упаковке имущества и завязывании багажа приняло участие чуть ли не все общежитие. Наконец вещи уложены, привязаны к багажникам. Мы блестим заграничным блеском — клетчатыми кепи, отглаженными галстуками и короткими брюками. Все эти "заграничные" вещи мы купили перед самым отъездом, стремясь приобрести "приличный" вид.
Целой гурьбой высыпают ребята на крыльцо. Прощаемся трогательно и нежно.
- Смотрите только, как бы не пришлось вас через несколько дней встречать, — посмеиваются ребята.
- Не беспокойтесь, раньше чем весь свет не объедем, к вам не вернемся.
Целой группой выезжаем на стадион. Там решили устроить нам торжественные проводы.
- Едут, едут!- эхом передается в толпе.
- Ура! Заграничные путешественники. Неужели вокруг света на велосипеде?
Нам не до того, чтоб прислушиваться к разговорам. Волнует вся эта торжественная обстановка. Слезаем с велосипедов. На трибуне появляется представитель Высшего совета физкультуры.
- Помните, что основной вашей задачей является ознакомление с постановкой физкультуры за границей и установление связи с спортивными организациями рабочих.
От волнения мы едва слушаем. Задачи свои запомнили крепко и до этого.
После напутственных речей и приветствий мы садимся на велосипеды.
Играет оркестр. Мы плавно и ровно делаем круг по стадиону. В толпе кивают знакомые лица студентов и преподавателей института. Раздаются нескончаемые аплодисменты, которые временами заглушают оркестр. Вслед за нами на круг выезжает еще 12 велосипедистов.
Сделав последний круг, мы оставляем стадион и отправляемся в путь. 12 физкультурников провожают нас до заставы.
Последнее прощание, и мы одни. Торжественные проводы позади, впереди — лишения и трудности длинного пути. Но мы о них не думаем.
Сняли "цивильные костюмы", так прозвали мы их за обрезанные брюки, одеваем трусы; в них мы чувствовали себя значительно проще и удобнее,
В подмосковных деревнях на нас не обращали особенного внимания, К виду физкультурников, одетых в одни трусы, здесь привыкли.
Но чем дальше мы удалялись от Москвы, тем необычнее казался наш вид. Наше появление производило настоящий переполох в деревне.
Куры в испуге шарахались в стороны от наших велосипедов, собаки лаяли и неслись за нами вдогонку, стремясь схватить за ноги.
- Глядите, самокаты едут! — кричали ребятишки.
Бабы стыдливо отворачивались, старухи отплевывались, как от нечистой силы.
- Зачем это они, бессовестные, нагишом-то едут? — возмущались они. Особенно раздосадовал одну старуху наш загар. Мы остановились и попросили у нее попить воды. Нехотя зачерпнула она ковшем из ведра и не вытерпела, чтоб не высказать свое возмущение.
- Где это вы закоптились-то азиатами? Вот любо посмотреть — беленький какой, совсем на человека похож, — Поощрительно похлопала она по плечу не загоревшего еще Жоржа, — а вы словно черти чумазые!
Мы мало обращали внимания на все эти разговоры и продолжали ехать в трусах.
В один из первых же дней нашего путешествия Жорж проколол шину. Долго отыскивали прокол. Наконец затащили шину в реку, отыскали прокол. Заклеить его было делом нескольких минут. Можно было снова трогаться в путь.
В день мы делали около 60 километров. Усталость чувствовалась изрядно. Специально на велосипедной езде мы не тренировались. Пришлось эту тренировку делать в пути и порой немало от этого страдать. Болели руки, ноги, плечи. Казалось все тело избито о камни.
Едем уже 12-й день.
К полудню мы, изрядно проголодавшись, подъехали к живописно раскинувшейся на пригорке деревушке. Был базарный день. Еле успели в ехать в деревню, как нас окружила толпа.
- Артисты едут, готовьте помещение.
- Не артисты, а антихристы, бесстыдники голоштанные.
- Циркачи, циркачи, фокусы будут показывать.
Привыкшие к таким возгласам мы не обращали на них особого внимания. Илья подкатил прямо к хлебной палатке. Но не тут-то было! Толпа, окружавшая нас, сомкнулась тесным кольцом. Послали за милиционером, чтоб он выяснил подозрительные личности. Милиционер не заставил себя долго ждать. Осмотрев документы, он почувствовал к нам необычайное уважение.
- Расходитесь, чего не видали! — закричал он на толпу.
Толпа расходилась неохотно.
- Расходись, расходись... милиция, а порядка навести не может! Порядочные люди нагишом при всем честном народе не поедут.
Этот случай научил нас быть осторожнее. Теперь, подъезжая к деревне, мы решили всегда надевать свои "цивильные костюмы". Оказалось, эта мера принесла очень хорошие результаты. Теперь нас встречали с большим почтением и ночлег найти стало значительно легче.
Незаметно добрались до Казани. Ехать приходится сплошь татарскими деревушками. Повсюду нас встречают с необычайным удивлением. Видно велосипедисты у них редкость.
Мы уже начинаем привыкать к тому, что на каждой остановке нас внимательно рассматривают, ощупывают наши машины, начинают длинные разговоры.
Вопросы неизменно повторяются.
- Куда едете? Зачем? Неужто из самой Москвы? Ну, как там живется? Почем хлеб? а ситец? а обувь?
Нам так надоело повторять одно и то же, что мы установили очередь — кому отвечать на вопросы.
Сегодня попали в деревушку, где жители впервые увидели велосипеды.
Деревушка стояла на высокой горе. Пришлось слезть с велосипедов, идти пешком. Навстречу нам высыпала целая гурьба ребятишек.
Изумленно показывали пальцами на наши машины, робко жались друг к другу, бормоча что-то на своем непонятном для нас языке.
Наконец один не выдержал.
- Зачем такую штуку тащишь? — спросил он на ломаном русском языке.
Мы, признаться, опешили от вопроса.
- Это наши кони, — нашелся наконец Илья. — Едем на них, ногами крутим, а они катятся и нас везут.
- Кони! — эхом повторили ребятишки. Очевидно это слово им было знакомо. И тут же вся толпа загалдела, зашумела, заспорила, замахала руками. Езда на велосипеде казалась им невиданным чудом, невероятным волшебством.
Вслед за ребятишками подошли взрослые. День был праздничный. Все мирно сидели на завалинках, пощелкивая семячки. Наше появление ошеломило всю деревню. Завалинки опустели.
- Дяденька, покатись, — умильно упрашивал юркий татарчонок, первый решивший с нами заговорить.
Подъем кончился. Мы не прочь были щегольнуть своим искусством. Сразу, как по команде, мы сели на велосипеды и нажали на педали. Шум еще более увеличился, ребятишки бежали нам вдогонку, татарки испуганно ахали, пожилые же татары отплевывались, как от нечистой силы.
Однако долго нам ехать не пришлось. Навстречу неслась новая толпа, которая заставила нас остановиться. Отыскался татарин, хорошо владеющий русским языком. Начались разговоры. Гостеприимные татары предложили остаться у них переночевать. Время клонилось к вечеру. Не заставляя долго просить себя, мы согласились. Принялись, по давно уже установленному нами обычаю, за чистку машин.
Все время, пока мы возились с ними, около нас стояла толпа.
Особенно суетились и волновались ребятишки. Мы, растроганные их внимательностью, подарили каждому по "Мурзилке". Наш подарок так их ошеломил, что они не знали, как выразить свою благодарность. Визжали от восторга, толкали друг друга кулачонками, с восторгом глядели на нас и стремились пересказать нам все знакомые им русские слова.
- Русска хорош.
- Русска водку любит.
- Русска кони ворует.
- Голова больша, а сам дурак.
Этим они хотели сказать нам что-то приятное! Закончив чистку машин, порядочно утомленные всей этой кутерьмой, мы завалились спать и заснули, как убитые.
21 июля. Две недели подряд льют беспрерывные дожди. Теперь не велосипеды везут нас, а мы их. Поменялись ролями.
Давно уже идем пешком. Наши велосипеды от налипшей на них грязи больше похожи на мотоциклы.
Сегодня выдался особенно неудачный день. Чернозем от продолжительного дождя превратился в кашу. Идем по колена в грязи. Наши прорезиненные плащи промокли. Волосы повисли сосульками, вода течет по голове, по лицу, по плечам, по животу.
Несказанно обрадовались большому деревянному мосту. Устроили под ним привал. Наслаждаемся тем, что по лицу не текут больше беспрерывные струйки воды,
Отдохнув под мостом, отправляемся дальше. За весь этот день сделали только 11 километров.
Приехав в деревню, долго отмывали машины и отскребали от себя присохшую грязь.
24 июля. Приближаемся к Уралу. Начинают попадаться горы. Поражает яркая зелень. Между горами извиваются чистые горные ручейки. Радуемся им несказанно. От быстрой езды, от постоянных подъемов в гору быстро устаем. Постоянно хочется пить.
Уральская деревня значительно отличается от российской и татарской. Дома с деревянными или даже с железными крышами. Крепкие, прочные постройки. Крестьяне очень гостеприимны. В каждой деревне пьем квас. Иногда даже угощают хлебной брагой.
Радуемся красивым видам и страдаем от плохой дороги. В гору приходится итти пешком. Под гору несемся с быстротой выпущенного из пушки ядра. Падаем с велосипедов без конца, к сожалению не вверх, а вниз. Наши ноги покрыты не только синяками и ссадинами, но и кровоточащими ранами. Усиленно мажем их йодом; перевязывать нет смысла, потому что пришлось бы бинтовать целиком всю ногу.
Едем значительно быстрее, чем при отъезде из Москвы. Начинаем втягиваться в велосипедную езду.
Проезжаем ряд крупных фабричных городов. Долго нигде не задерживаемся. Торопимся до холодов проехать Сибирь. Приблизительно через каждые 100 километров отмечаемся в советах физкультуры, а где их нет — в сельсоветах. В городах делаем доклады о своей поездке, о постановке физкультурной работы в нашем Союзе. Доклады обычно устраиваются платные, на собранные от этих докладов деньги продолжаем свой путь.
17 августа. Дожди прекратились. Перевал через Уральские горы остался позади, Напоминают о нем только незажившие еще до сих пор раны на ногах. Их постоянно разъедает дорожная пыль и заставляет нас вспоминать о "полетах" на Урале.
Яркий солнечный день. У нас на душе как-то особенно празднично. Скоро приедем в Томск, на родину к Илье, там предполагаем сделать основательный привал.
Подъезжаем к озеру Карачи. Решили отдохнуть здесь полдня. Перед въездом в ворота курорта киргизы продают кумыс. Невдалеке пасутся кобылицы, из молока которых приготовляется этот напиток. Берем четверть кумыса. Выпив почти по две бутылки этой белой кисловатой жидкости, — захмелели.
Решив испробовать сразу все курортные удовольствия, — пошли к озеру. Перед озером огромный сосновый парк; по парку разбросаны небольшие домики, где живут приезжающие лечиться. В центре парка — курзал. Играет духовой оркестр.
В купальне мы ахнули от удивления. Перед нами жарятся на солнцепеке четверо черных, как уголь, людей. Разглядев их поближе, мы разобрали, что они покрыты густым слоем грязи и, лежа теперь на солнцепеке, подвергались ее целебному действию. .
Без долгих размышлений мы разделись и бросились в озеро. Оно давно манило нас своим необычайным зеленовато-синим цветом. Озеро сильно насыщено солью. Вода в нем такая плотная, что плавать в ней совсем легко. Я ложусь на спину и остаюсь без движения. Вода держит меня словно щепку,
Наконец мне надоело это безмятежное спокойствие, Я нырнул и с илистого дна достал полные пригоршни жидкой и черной грязи. Вылез и вымазался. Товарищи, глядя на Меня, захохотали, а потом и сами нырнули за грязью. Долго хохотали мы друг над другом на берегу, изображая из себя чертей в аду и придумывая самые дикие и нелепые танцы.
Однако нельзя было забывать о нашем путешествии, и мы отправились смывать с себя грязь. К нашему удивлению, это оказалось делом нелегким. Жирная соленая вода разжижала грязь, но делала ее еще более липкой. Один из курортников предупредительно пригласил нас под душ, специально устроенный для этой цели. Обмывшись пресной водой, мы снова приняли человеческий облик, и пошли к своим велосипедам.
После обеда сейчас же отправились в путь.
26 августа. Подъезжаем к Томску. Настроены все торжественно, особенно Илья. Сегодня он, после многих лет отсутствия, снова будет дома.
Небо хмурится. Мы несемся стремительно, стараясь опередить дождь. Наконец показывается Томск. Нам как физкультурникам в первую очередь бросается в глаза стадион физкультуры. При беглом осмотре стадион понравился, — есть где разбежаться.
Илья не говорит ни слова, но видно, что весь он полон одной мыслью — поскорей бы встретить родных. Подъезжаем к большому двухэтажному деревянному дому. Навстречу нам выбегает младший брат Ильи, загорелый, крепкий парень. Нас ждали со дня на день. Илью обступили со всех сторон. Шум. Суетня. Мы держимся немного в стороне.
Привлеченная общим шумом, на крыльце появляется мать Ильи.
- Ух, ты пыльный какой, — радостно смеется она, здоровается с нами и сразу командует. — Марш в баню!
Мы с удовольствием выполнили ее распоряжение. Вымыться после всех наших скитаний кажется нам неописуемым блаженством. Нас уже ждет обед. Вкусный запах щекочет ноздри.
Оказывается нас встречают любимым сибирским кушаньем — пельменями. Эти маленькие пирожки, свернутые в виде ушей, начиненные мясом и сваренные в бульоне, кажутся нам самым изысканным, самым вкусным кушаньем из всех, которые нам приходилось когда-либо видеть и есть.
В Томске отправляемся по обыкновению регистрироваться в спортивный клуб, делаем контрольную отметку в документах.
Вся наша жизнь в Томске проходит как сплошной праздник. Спим в чистых, удобных кроватях, едим сытно и вкусно; исключительное внимание и ласка со стороны всех окружающих.
Кормят нас, как на убой, словно хотят вознаградить за пережитые и предстоящие впереди голодовки.
Проведя в Томске три дня и подновив истершиеся части велосипедов, трогаемся в путь. Провожают нас торжественно и весело. Ни слез, ни вздохов. Только мать Ильи, целуя его последний раз на прощание, как-то украдкой смахнула слезу, и опять стояла добрая, улыбающаяся, уверенная в наших силах и в нашем успехе.
22 сентября. Едем все время Сибирским трактом, приближаемся к Иркутску. Он живописно раскинут в лощине между горами, опоясан со всех сторон кольцом реки Ангары. Об Ангаре мы уже немало слышали восторженных рассказов от встречавшихся сибиряков; увидев ее, мы останавливаемся как зачарованные.
По обыкновению, как в каждой реке, решили выкупаться. Илья предупреждает:
- Не стоит, ребята, опасная река, холодна, как лед, быстра, как ветер.
Мы с Жоржем упрямимся. Раздеваемся, храбро лезем в воду и не можем удержаться от крика.
Вода обжигает, как кипятком. Ноги сводит судорогой. О том, чтобы плавать, нечего и думать. Течение несется таким бешеным потоком, что сметает все на пути.
Смотрим на лодку, с трудом пересекающую реку. Ее течением относит верст на пять, хотя гребец напрягается изо всех сил.
Выезжая из Иркутска с понтонного моста, на прощанье любуемся Ангарой. Поражает еще одно ее свойство: на глубине нескольких метров можно пересчитать все камушки
Едем возле линии железной дороги. С одной стороны извивается Ангара, с другой стороны — горы.
Приближаемся к Байкалу. Берега Ангары становятся все скалистее, горы теряют мягкие очертания и приобретают суровый вид.
Выехав из-за поворота, мы совершенно неожиданно увидели Байкал. Пред нами огромная синяя гладь. Вдалеке за ней — задернутые синевой горы с искрящимися на солнце верхушками.
Мы не в состоянии продолжать путь. Останавливаемся на несколько минут, чтобы полюбоваться этой картиной. Солнце спускается к горам. Белые снежные вершины вдруг подернулись розовой дымкой. Вода заиграла перламутром, снег заискрился, засверкал, засветился тысячами огней.
Но долго любоваться нельзя. Надо спешить. В горах темнеет быстро. Стремительно несемся по полотну железной дороги.
26 сентября. Подъезжаем к станции Байкал, здесь нам предстояло решить вопрос, как дальше продолжать путь. Ехать по Круго-Байкальской дороге, через туннели нас очень соблазняло.
Но поездка через туннели сопряжена с большими опасностями. Здесь их так много и встречаются они так часто, что можно вовремя не услышать сигнального гудка паровоза и столкнуться с поездом. Возможность такой встречи усиливается тем, что встречаются туннели длиной в 2 километра. Кроме того нам нужно спешить, чтобы до морозов добраться до Владивостока.
После долгих споров мы решили пересечь Байкал на пароходе.
Через два дня должен был придти пароход "Лейтенант Шмидт" Мы решили отправиться с ним.
Воспользовавшись неожиданным отдыхом, долго бродили по берегу Байкала. Несмотря на то, что солнце сильно припекало, жары не чувствовалось, с снежных гор тянула прохлада.
Вернувшись после продолжительной прогулки, принялись за чистку машин. Вдруг слышим громкие крики бегающих по берегу ребятишек.
- Пароход, пароход!
Бросаем машины, бежим к берегу. Действительно к пристани подошел пароход. Торопливо заканчиваем чистку машин, бежим к пароходу. Нас предупреждали, что он здесь стоит недолго.
Вдруг слышим гудок. Издали видим, как начинают снимать трап. Кричим истошным голосом. С парохода нас услышали. Вихрем подлетаем к пристани. Матросы помогают нам перенести велосипеды. Смеются.
- Вы что ж это спали-то!
- Мы сегодня не ждали парохода. Нам сказали, что он завтра приходит, — оправдываемся мы.
- Ну ладно, хорошо, что попали, — усмехаются матросы.
29 сентября. На следующий день пересаживаемся на баржу, едем по реке Селенге к Верхнеудинску. Кругом голые, покрытые засохшей травой холмы, тянется унылая однообразная степь.
С нетерпением ждем пристани. Привыкшие двигаться сами, мы устали от того, что нас уже вторые сутки "везут". Высаживаемся в селе Пашине.
Садимся на своих "стальных коней". Едем. Навстречу попадаются широколицые буряты со странно суживающимиcя в углах глазами.
Одеты они в длинные халаты, с бесчисленным количеством сборок, на них — высокие остроконечные шапки и высокие сапоги с загнутыми носками.
Нам встречаются бесконечные вереницы обозов. На быках в деревянных скрипучих арбах перевозят буряты свое имущество. Здесь все их состояние, начиная с юрты, в которой они живут, и кончая последним черепком.
Каждую весну и каждую осень идет это переселение. Буряты до сих пор занимаются скотоводством и кочуют в поисках новых пастбищ.
Утомленные продолжительной поездкой мы решили остановиться в войлочной юрте, чтобы осмотреть это пока еще совсем нам неизвестное жилище.
В юрту ведет маленькая низенькая дверца. Чтобы пройти в нее, несмотря даже на небольшой рост, приходится согнуться почти вдвое.
Окон в юрте нет. На потолке большая дыра. Она открывается, когда топится очаг; ночью она обычно задергивается войлоком. Очаг посредине юрты. Это просто обычный костер с поставленным в середину таганком. На этом тагане — огромная чугунная чаша, в которой обычно варится чай. Прямо против входа стоят разные раскрашенные ящики. На этих ящиках расставлены бурятские божки — бурханы.
Усаживаемся на войлок, любезно подостланный хозяйкой. Она затапливает очаг, чтобы приготовить нам чай. Дым едкой пеленой стелется по юрте. Понимаем теперь, почему буряты всегда сидят на полу: стоять или сидеть на стульях невозможно — дым выест глаза. Только сидя на полу, его не чувствуешь, так как он быстро поднимается кверху.
Мы к сожалению не можем расспросить наших хозяев обо всем, что нас интересует. Русского языка они не знают. Объясняемся знаками.
В деревянных плоских чашках нам подают жирный подправленный маслом и молоком чай. Я, признаться, пью его с трудом. Илья делает вид, что чай ему очень понравился. Жорж втихомолку морщится. Неловко перед гостеприимными хозяевами показать, что их напиток нам не по душе. Распрощавшись и поблагодарив за угощение, двигаемся дальше.
30 сентября. Подъезжаем к Верхнеудинску. Сентябрь на исходе. По утрам слегка морозит. С месяц уже едем по инею, оставляя на нем длинные ленты велосипедных следов.
Выбрали ближайший путь. Едем по берегу реки. Вдруг неожиданное препятствие — дорогу пересекает приток Селенги. Долго ломаем голову над тем, как через него переправиться. Находим большую корягу, перекидываем ее через поток; остальное пространство забрасываем сучьями. Жорж отважно взваливает на себя велосипед, снимает ботинки и переправляется через реку. Мы уже собрались было последовать его примеру, но на наше счастье подъехали буряты, на быках. Взвалили на их возы свои велосипеды, а сами переправились по коряге.
До Верхнеудинска доехали быстро по ровной, слегка подмороженной дороге. Там сделали короткую передышку — сходили в баню, освидетельствовались у врача, починили машины.
Врач нашел нас вполне здоровыми.
1 октября. Приближаемся к Яблоновому хребту. Горы становятся все круче. Опять часто приходится итти пешком. Вспоминаем Урал. Подмораживает крепко.
Горы сильно отличаются от Уральских. В большинстве это голые сопки, лишенные почти всякой растительности. Иногда у подножья пестреют одетые по-осеннему березы, иногда вдруг темной шапкой на вершине закудрявится сосновый лес.
Скоро перевал. Ждем его с нетерпением. Вначале дорога радует — ровной лентой вьется по склону горы, по временам кажется даже слишком пологой. Я еду сзади всех. Надо мной, по винтообразной дороге, несется Жорж, над ним Илья.
Небо хмурится. Облака медленно подползают к горам и закрывают вершины. Посыпала мелкая крупа; чтобы согреться, мы стараемся двигаться как можно быстрее.
У вершины нас ждут неожиданные сюрпризы. Посреди дороги, между камнями — трясина. Вязнем в липкой грязи. Вытаскиваем из нее машины. Пробираемся через коряги и пни.
На вершине нас встречает бешеный ветер, рвет плащи, сбрасывает машины. О том, чтобы ехать, нечего и думать. Кажемся себе легкими пушинками, которые вот-вот понесутся в воздухе.
Вокруг нас кружатся облака. Смотрим вниз — ничего не видно. Кажется, что стоим над бездонной пропастью, которая сейчас нас проглотит.
Долго задерживаться на вершине нет сил. Чувствуем, как коченеют суставы. Металл руля жжет руки. Завертываем рули носовыми платками. Стремительно спускаемся вниз.
Только дошли до ровной дороги и сели на машины, как посыпал снег, — идет ровными мягкими хлопьями. Красивое зрелище, но нас оно не радует. Думаем только о том, чтобы поскорее добраться до деревни.
Новая неожиданность, — перед нами маленькая речушка. Прозрачная, как хрусталь, видно каждый камушек. Издали кажется совсем мелкою. Решили взять разгон и, не слезая с велосипедов, переехать ее вброд.
Илья с Жоржем через несколько минут уже были на том берегу. Я решаю перехитрить их, выбираю ровное дно, усеянное мелкими камушками и покрытое ровным желтым песком, беру разгон и... погружаюсь по колено в воду.
Велосипед врезался в мягкий песок и не двигается с места. Приходится слезать. Велосипед относит быстрым течением, и я с трудом его перетаскиваю. Ноги совершенно заледенели. Всю дорогу до деревни бегу, чтобы согреться.
4 октября. Останавливаемся в первой попавшейся, деревушке;
Радуемся топящейся печке. Я снимаю свои одеревенелые ботинки и грею перед огнем закоченелые ноги. Снимаем промокшую под снегом одежду, развешиваем все перед огнем, наслаждаемся теплом.
Немного отдохнув, начинаем осматриваться по сторонам. Грязновато. Недаром очевидно деревня называется Грязнухой.
На ночь нам предлагают две овчины и скамейку. Бросаем жребий, кому где спать. Мне достается скамейка. Горделиво растягиваюсь на ней, посматривая, как крючатся на своих овчинках Илья с Жоржем.
Засыпаем быстро. Часа через два просыпаюсь от неприятного зуда. Провожу рукой по лицу и чувствую, что оно покрыто сеткой из клопов. В ужасе начинаю их с себя стряхивать. Их такая масса, что снимать каждого в отдельности и давить нет никакой возможности.
Жорж и Илья оказывается тоже не спят. Их атаковали блохи, и они то и дело подпрыгивают на своих овчинах.
- Ну и Грязнуха, — ругаемся мы, с любопытством приглядываясь к хозяевам. Они мирно спят, легонько похрапывая. Клопы безмятежно ползают по их физиономиям! То там, то тут покажется вдруг черная родинка блохи и стремглав перенесется в другое место.
- Привычка — великое дело, вздыхаем мы, оставляем наши насекомообильные логовища и растягиваемся на голом полу, закрывшись плащами.
6 октября. Приближаемся к Чите. Дует сильный ветер. Порошит небольшой снежок. Чита словно заковалась в горах. Первое впечатление от города — только пыль и песок.
Въехав в город, отправляемся прямо в губисполком. Нам отводят прекрасный номер в лучшей гостинице и ведут обедать в самый шикарный ресторан. Хорошая баня, крепкий сон на чистой постели кажутся нам неожиданным блаженством.
При медицинском осмотре врач нашел мое сердце невнушающим доверия и не хотел пускать дальше. Уверяю его, что учащенный пульс — результат переутомления последних дней. Действительно после отдыха мое сердце производит совсем другое впечатление, и врач спокойно отпускает меня в дорогу.
В Чите выясняется, что заграничные паспорта нам не выданы. Объясняют это беспорядками в Китае. Из Москвы получаем предложение доехать до Владивостока; там обещают выдать визы.
Недолго думая, решаем двинуться дальше. Провожают нас за город несколько велосипедистов.
8 октября. Едем по хорошему ровному шоссе. Удивляемся, почему это всем вздумалось нас запугивать читинскими дорогами. Однако, проехав километров 30, убеждаемся в том, что эти запугивания имели свои основания.
Твердый грунт постепенно переходит в песчаный. Дорога идет по сплошному песку. Песок пересыпается через спицы колеса, тормозит движение. Через 5-8 метров приходится останавливаться. Велосипеды окончательно закапываются в песок.
Вдруг довольно неприятное затруднение. Дорога разветвляется на две стороны. Долго стоим на перепутье, как Иван-царевич из сказки "О сером волке".
Едем наобум. Дорога еще больше портится. Теперь уже степь кончилась. Идет лес. Пни, коряги, сучья, торчащие из земли корни мешают нашему передвижению не меньше, чем песок. По выработавшейся уже у нас привычке, идем пешком рядом с велосипедами.
Дорога совершенно безлюдная. Правильно ли взяли направление, спросить не у кого. Единственные встретившиеся нам на пути пешеходы — китайцы — сумели объяснить нам, что мы едем на прииски. Проедем ли мы к Нерчинску, они не знают.
Решили добраться до приисков, чтобы выяснить, правильно ли мы взяли направление.
Там к большому нашему огорчению узнаем, что направление мы взяли неверное.
- Поедете дальше, еще прииски будут, — утешают нас китайцы.
Но нам не до приисков. Нам нужно до морозов добраться до Владивостока, и каждый потерянный час нам очень дорог.
Уныло плетемся обратно, стараясь как можно скорее выбраться на верную дорогу. Наконец перед нами тот перекресток, с которого мы свернули. Километра два еще идем пешком, потом дорога выравнивается. Садимся на велосипеды и катим во весь дух, торопимся добраться до Шилки.
Останавливаемся на привал. После часа езды мы обычно отдыхаем 10 минут. Жоржа нет. Ждем его довольно продолжительное время. Очевидно сломалась машина. Наконец решаем ехать и ждать Жоржа в ближайшей деревне. Там на случай, если у него сломалась машина, отыскиваем мастера. Однако в тот день нам дальше ехать не пришлось. Поздно вечером замученный, замазанный грязью появился Жорж. Оказывается вскоре после поворота у него сломался руль, и всю дорогу он шел пешком.
Идем к кузнецу, единственному здесь мастеру, уговариваем его немедленно взяться за работу. Толстый, неповортливый Никита соблазнился на поставленную полбутылку горькой; иначе ни за что не хотел приниматься за починку. К утру руль был готов, и мы благополучно выехали.
Горы на нашем пути встречаются все чаще и чаще. Кругом очень красиво. Дикие нетронутые леса. Отвесные скалы. Бешено несущиеся горные потоки. Но нам не до того, чтобы любоваться красотами природы. Гвоздит одна мысль — поскорее бы добраться.
Снег уже стал для нас обычным явлением. Каждое утро туго завязываем плащи, нахлобучиваем на уши кепки. Раздобыли в одной из деревень самодельные крестьянские перчатки. Радуемся, что руки не примерзают к рулю; бежим, когда слишком свирепо пронизывает ветер. В деревнях, на привалах наслаждаемся теплом, отогреваемся у печки.
Часто приходится итти пешком. Изредка к нам присоединяются пешеходы, но их здесь очень немного, и, как только дорога улучшается, мы уезжаем вперед.
25 октября. Октябрь на исходе. Почти все время едем по снегу. Изредка наступает оттепель, но это для нас еще хуже. Дорога становится или липкой — до того, что в ней вязнешь каждую минуту, или такой скользкой, что нельзя по ней ни итти ни ехать. Темнеет рано. Едва успеваем сделать в день 30-40 километров.
Сегодня особенно неудачный день. Из-за гололедицы проехали не больше 15 километров. Селения здесь редкие; не знаешь, когда доберешься до ночлега.
К вечеру подморозило. Едем по проселочной дороге. Велосипед плавно скользит по колее, но стоит лишь немного сбиться, как летишь на землю. Темно. С обеих сторон дороги длинными лапами протягиваются ветки деревьев, изредка похлестывая нас по лицу и плечам.
Торопимся изо всех сил. Вдруг раздаются пронзительные завывания. Обрадовались — воют собаки, близко деревня. Однако, к нашему удивлению, завывания слышатся не впереди, а сзади нас. Я еду последним, оглядываюсь — за нами следом две сверкающих пары глаз.
- Волки! — кричу я в ужасе.
Ребята нажимают на педали. Несемся во весь дух. Вдруг я выбиваюсь из колеи и, перескочив через руль, валюсь в снег. Раздается дикий, нечеловеческий крик. Товарищи в. испуге останавливаются, едут мне на помощь. Волков уже не видно, очевидно отстали.
Через несколько минут раздается собачий лай, кажущийся нам особенно приятным после волчьего завывания.
Проезжаем поскотину, значит близко деревня. Встречают нас одни собаки. Все спят. На наш стук раскрывается форточка. После длинного опроса нас пускают ночевать. Радуемся теплу. Рассказываем хозяевам о встрече с волками.
- Волки... Нашли чего пугаться, да у нас их тут целые стаи. На волках себе охотники деньгу набивают. За каждую шкуру платят по 3 рубля; настрелял за зиму 20 штук, вот тебе и 60 рублей — целый капитал.
Успокоенные этими рассказами, мы быстро забываем свои страхи. Забираемся на любезно предложенную хозяевами печку и засыпаем мертвым сном.
11 ноября. Изо дня в день кружат метели. Дороги все занесло. Можно передвигаться только по полотну железной дороги.
Едем по узенькой тропинке, проложенной сбоку рельс. Последние дни однако и она отказалась нам служить. Пешеходов нет, снег утаптывать некому, а каждый день сыплют снежные хлопья. Снег мягкий, рыхлый, ехать на велосипеде невозможно. С каждым шагом проваливаемся по пояс. Делаем в день уже не больше 20-25 километров. Ночуем в железнодорожных сторожках.
Вид у нас ужасный. Плащи порядком потрепались. Ботинки рваные. На каждой остановке, снимая ботинки, высыпаем из них маленькие кусочки льда. Так наше тело перерабатывает снег.
Как никто из нас не заболел и ничего себе не отморозил, до сих пор не можем понять.
Идем, как маньяки. Тупо и упорно, изо дня в день, шагаем по шпалам. Это путешествие пешком продолжается около месяца.
Наконец перед нами Амур. В первый раз в жизни вижу такую мощную реку. Мост через Амур, говорят, тянется около двух километров. Подъезжаем к мосту. Он еще до сих пор не поправлен после гражданской войны. Взорвано несколько ферм. Поезд обычно доходит до самого берега Амура по специально проложенным после взрыва рельсам, с другого берега подается новый состав.
По лестнице, соединяющей берег с мостом, поднимаются пассажиры и переносят свой багаж. Посредине моста происходит пересадка.
Мы, в надежде на легкость наших машин, думаем проехать по проложенным для починки лесам и таким образом сэкономить время.
Нахлобучив пониже кепки, въезжаем на мост. После первых же шагов чувствуем свое бессилие. Бушевавшая на дороге метель здесь неистовствует с невероятной силой. Острыми иглами вонзается в лицо снег.
Метель швыряет его целыми охапками, стынут руки, леденеет кровь.
Нам приходится отказаться от сокращенного пути. Спускаемся вниз и проделываем обычный путь, совершаемый железнодорожными пассажирами.
12 декабря. Подъезжаем к Владивостоку. Морозы крепчают. В своих резиновых плащах, с кепками, натянутыми на уши мы производим на местных жителей весьма странное впечатление. Здесь большинство одето в меховые шубы и длинные ушастые шапки; на ногах носят высокие меховые сапоги — унты.
Мы здесь словно выходцы с того света. Куда ни придем, повсюду недоумение... Иногда за выраженным вслух почтением кажется скрывается затаенное подозрение: "Уж не сумасшедшие ли?"
А мы действительно, как одержимые, полны только одной мыслью: поскорей бы доехать.
Подъезжаем к небольшой бухте. До Владивостока, говорят, осталось 20 километров. Но если ехать по бухте, то короче.
Бухта подернулась толстым слоем льда. После небольшого совещания мы решили ехать напрямик. Подтягиваем туже свои ремни, нахлобучиваем кепки. Ветер свистит неистово. Ни кустов, ни гор, ни деревьев, есть где поразгуляться.
Первые пять километров едем быстро и ровно. Любуемся на высокий берег с причудливыми дачными постройками.
Чем дальше отъезжаем от берега, тем лед становится все тоньше. Появляются полыньи. Тщательно объезжаем их. Временами поверх льда выступает вода. Едем, хотя душа уходит в пятки; кажется вот-вот тонкая корка льда проломится, и мы провалимся.
Вдалеке перед нами мелькают какие-то черные фигуры, Стараемся догнать их, — наверно местные жители; с ними вернее найдешь дорогу.
Вдруг слышим дикий крик. Нажимаем педали, спешим на помощь. Ехать все время приходится по воде. Ноги промокли насквозь. Крик становится все отчаяннее. Очевидно кто-то из пешеходов провалился под лед. Подъезжаем ближе. Навстречу нам машут руками.
- Назад! Назад! Здесь лед обломился. Полынья в несколько метров.
Оставляем велосипеды. Подходим, шлепая по воде, к группе пешеходов, которая откачивает одного из провалившихся под лед путников.
- Едва достали, — говорят они.
Действительно жутко становится, когда посмотришь на обломанный лед, который не мог удержать оступившегося путника, и обламывался огромными плитами при каждой попытке человека подняться на ледяную поверхность. Приведя в чувство утопленника, вместе со всей компанией двигаемся в обратный путь.
- Хотя дальше, но вернее будет! — посмеиваются они.
Смотрим на них с удивлением. Только что пережили такую опасность, и никто о ней не обмолвится ни словечком. Идут весело и бодро, жалеют только о потерянном времени.
С трудом выкарабкались на берег по обрыву. После покрытой водой ледяной поверхности обычная грунтовая дорога кажется блаженством.
Стараемся ехать как можно быстрее, — во-первых для того, чтобы согреться; во-вторых, чтобы попасть во Владивосток до конца занятий в учреждениях.
15 декабря. Долго пришлось подниматься на последнюю гору перед Владивостоком... Несмотря на выпавший снег, промоченные насквозь ноги и крепкий свежий ветер, холода не чувствуем.
Знаем одно — самая трудная часть пути сделана. Через несколько дней получим визы и уедем за границу.
Наконец добрались до вершины. Рассмотреть как следует Владивосток не удалось. Весь он скрылся в тумане. Разобрали только, что расположен он на холмах, раскинулся живописно среди зелени. С одной стороны серой стальной массой лежало море.
Мы, видевшие только синие воды нашего Черного моря, были поражены суровостью Великого океана. Позднее узнали, что он всегда так хмурится и темнеет перед штормом.
В конце спуска, в то время как мы все стремительно летели вниз, у меня вдруг лопнула покрышка. Камера моментально вылезла наружу. Жорж стремительно соскочил с велосипеда и зажал камеру рукой. Этим быстрым маневром он спас ее от разрыва. Повозившись некоторое время с камерой и поставив в шину прокладку, двинулись дальше.
Во Владивостоке мы произвели потрясающее впечатление. Видно было, что велосипедисты на снегу (да еще в таком виде) здесь явление необычайное.
Стоило нам остановиться, чтобы спросить куда ехать, как нас окружила толпа народа.
Без особого труда отыскали представителя совета физкультуры.
Встретил он нас очень дружелюбно. Через несколько часов мы уже были в чистой, уютной гостинице, после всех наших скитаний показавшейся нам настоящим раем.
На следующий день отправились к врачу. Все очень утомились. Особенно усталость отозвалась на сердце. Обнаружилось значительное истощение из-за перенесенных голодовок в последние месяцы пути.
Во Владивостоке, в ожидании парохода, провели 18 дней. Нам порядком наскучило так долго оставаться на одном месте. Однако отдых окончательно восстановил наши силы.
Визы получили очень быстро; они пришли значительно раньше нас. Особенно обрадовали нас во Владивостоке полученные из Москвы деньги. Проезд на пароходе нам был обеспечен, да еще по нашим расчетам к Шанхаю у нас должно было остаться не меньше 20 рублей.
1 января 1925 г. Наконец дождались парохода, который нас должен был увезти в Китай. Утлое суденышко. Грязь, теснота невероятная. Предлагали подождать еще 4 дня другого парохода, но жаль терять время; главное — боимся израсходовать полученные из Москвы деньги.
Погрузившись на пароход, устроили свои велосипеды на палубе, а сами забрались в кают-компанию второго класса.
Буфетчик-китаец встретил нас далеко не дружелюбно.
После нескольких предложений уйти, которые на нас никак не подействовали, он позвал контролера, и тот самым бесцеремонным образом выпроводил нас.
Пришлось дрогнуть на палубе. Холодный пронизывающий ветер загнал нас в проход около уборной. Здесь никто нас не тревожит. Нам осталось только любоваться сопками, покрытыми снегом, и простором темно-синего моря.
Подъезжаем к первому японскому порту Син-Чжан в Корее. Здесь население сплошь корейское.
Сегодня празднуется Новый год. Стоящие на рейде японские пароходы украшены елочками и флагами.
Не успели мы остановиться, как к пароходу подъехал чистенький быстроходный катер. Оттуда стремительно вынырнули два японских жандарма. Как ищейки рыскали они по пароходу, разыскивая контрабанду.
С другого борта причалили к пароходу "юли-юли" — одновесельные шаланды. С них корейцы продавали апельсины, груши, яблоки. Покупка фруктов производилась довольно забавным способом. На веревке пассажиры спускали в шаланду корзину и деньги. Корейцы забирали из корзины деньги, нагружали ее фруктами, и пассажиры вытягивали корзину обратно, словно ведро из колодца.
На следующей остановке пароход начали разгружать приехавшие на большой шаланде корейцы-грузчики. Мы были поражены их необычайно странным костюмом. Одеты они во все белое. На голове вязаная шапка, как у наших лыжников. Поверх платья надета накидка, обычно синего цвета, с различными китайскими письменами на спине и на рукавах. На руках перчатки. Ноги обуты в резиновые полуботинки.
Однако эти изысканные костюмы совсем не мешали им необычайно быстро и ловко справляться с работой. Захватывая железными крючками с деревянной рукояткой тюки, они ловко перебрасывали их в корзину подъемника. С такой же быстротой и ловкостью другая партия разгружала подъемник.
В продолжение всей работы они ритмично покачивались в такт напеваемой песне:
- Ара-цини, цини, цини ара-цини, цын, цын-цини, ара-цини, цини и т, д.
Долго мы вслушивались в однообразный мотив, в странное сочетание унылых цокающих звуков.
На пароходе мы быстро стали своими людьми. Узнав о проделанном нами путешествии, профуполномоченный попросил нас сделать доклад матросам. Мы охотно согласились. В маленьком кубрике собралась чуть не вся команда. Слушали нас с большим интересом. После доклада установились самые дружеские отношения с матросами. Спим мы уже в тепле; днем не проводим целые часы в проходе около уборной, а отдыхаем в матросском кубрике, берем книги из библиотеки; одним словом, чувствуем себя, как дома.
5 января. Мы уже проходим Японское море. Слева тянется цепь сизых гор — это берега Японии, справа крутые и обрывистые скалы Кореи,
Холодный пронизывающий ветер, провожавший нас из Владивостока, стих. Начинаем чувствовать солнце Японии. После сибирских холодов оно кажется особенно дорогим и приветливым.
Встречаем массу живописных островов, неожиданно вдруг вырастающих перед нами из водяной глади. То вдруг появляется перед пароходом дикая неприступная скала самой причудливой формы, то заулыбается зеленью мягкий, манящий своей приветливостью островок.
Подъезжаем к Желтому морю. Только мы успели проехать пролив, как изумрудно прозрачные воды Японского моря сменились желтоватой мутью. Казалось, что перед нами расстилается увеличенная до беспредельности канава, проложенная на глинистой почве.
10 января. Пароход медленно приближается к Циндао. Это первый китайский город, где разрешается выходить на берег. Остальные города, которые нам приходилось проезжать, объявлены на военном положении и пассажиров, а в особенности русских, на берег не пускают.
Циндао не особенно типичен для Китая. Это бывшая немецкая колония, застроенная однотипными зданиями готического стиля с черепичными крышами.
При осмотре города мы удивлялись, как может быть в китайском городе так мало китайского. Влияние немцев здесь чувствуется очень сильно. Широкие улицы залиты асфальтом. Масса автомобилей, велосипедов. Лошадей почти нет. Магазины обставлены шикарно. На каждом перекрестке, в черном костюме с белыми пуговицами, стоит полицейский.
Побродив часа два по городу, вернулись на пароход.
Здесь с палубы я долго наблюдал за работой китайских кули. Своим внешним видом они меньше всего напоминают "цивилизованных" корейских грузчиков.
Одетые в короткие штаны, с накидками на плечах, а иногда и с совсем обнаженной верхней частью туловища, они похожи на живые скелеты. Жутко выступают ребра из-под желтой кожи. Ввалившиеся щеки, четко обозначенные скулы, куда-то вглубь провалившиеся глаза.
Когда я посмотрел, как кули впрягаются по трое в огромную телегу, напоминающую платформу и тянут груз весом в целую тонну, я понял, чем объясняется этот изнуренный вид, эти провалившиеся щеки, эти обтянутые кожей ребра.
12 января. Сегодня должно наконец кончиться наше путешествие на пароходе. Соскучившись по велосипедам, с нетерпением ждем Шанхая.
Въезжаем в реку Ян-Цзы-Цзян. Река живет. Масса китайских джонок (лодок) заполняет ее всю. Их кутерьма заставляет иногда останавливаться пароходы. Раздаются гудки судов всех национальностей. В особенности обращают внимание громадные американские пароходы. Это целые пловучие города.
Чем ближе к городу, тем больше движения — теснота становится ужасной. Кажется, что пароходы вот-вот раздавят эти маленькие лодки.
Вместе с остальными пассажирами высыпаем на палубу. В густом темном тумане видны слабые очертания города. Маневрируя между шаландами, моторками, пароходами и другими разновидностями судов, наполняющих реку, медленно приближаемся к Шанхаю.
Видны громадные здания с вышками, на которых красуются флаги всех наций. Проезжаем мимо советского консульства, на котором развевается красный флаг.
Теснота в реке становится все ужаснее. Перед самым городом кажется, что река сплошь заселена. Местами шаланды образуют целые полуострова. Это — своеобразные пловучие дома. Сплошь и рядом здесь живут китайцы со всей своей семьей и домашним скарбом.
Пока мы маневрировали около города, стемнело. Шанхай засверкал миллиардами огней. Они причудливо отражались в реке.
Мы приготовились ночевать на пароходе. Однако нам сообщили, что оставаться на нем нельзя, и предложил отправиться в город.
12 января. Сообщение о необходимости высадиться на берег и обрадовало и огорчило нас одновременно.
После 11-дневного путешествия на пароходе очутиться на твердой земле казалось неслыханным счастьем. Неприятно только, что приехали в Шанхай поздно. Однако мы с удовольствием забрали свои велосипеды и высадились на берег, С каким-то особенным наслаждением ступаем по асфальтовой мостовой; блаженствуем от того, что под нами совершенно твердая, не подбрасываемая ежеминутно на волнах поверхность.
Однако не успели мы почувствовать как следует прелесть твердой земли, как нас ошеломил ряд самых разнообразных впечатлений.
На нас набросилась целая толпа рикшей. Словно наши извозчики, они разбиты по рангам. Перед трапом, по которому сходят пассажиры первого класса, выстроились "рысаки". У них высокие крепкие фигуры, железные мускулы ног и прекрасные коляски на резиновых шинах. Они возят "знатных" иностранцев, по преимуществу американцев и англичан. В любую жару они обгоняют быстро двигающуюся толпу, маленьких низкорослых осликов и слабых, изморенных лошадок, встречающихся здесь кстати очень редко.
Но если тяжело смотреть на эти рослые, мощные фигуры "аристократии" из рикш, то еще более тяжкое впечатление производят "тяжеловозы".
Это в большинстве старики, с распухшими от ревматизма ногами. Ревматизм — удел всех рикш. Разгоряченные после долгой езды, они часами просиживают на холодном ветру, сушат на нем промокшую насквозь от пота рубашку и часто простуживаются.
Эти рикши не стоят, горделиво поигрывая мускулами своего тела. Они набрасываются на вас, как коршуны на добычу. Они готовы за самые жалкие гроши везти вас в самую отдаленную часть города. Они умоляющими глазами смотрят вам в лицо и просят о высочайшем унижении человеческого достоинства, как о высочайшей милости.
Рикши обычно или совсем босы или одеты в сандалии из водорослей. На головах у них соломенные шляпы, в роде тех, которые одеваются у нас лошадям. Ноги облегают коротенькие штанишки. Верхняя часть туловища или совсем голая или покрыта лохмотьями в виде накидки.
Ошеломленные зрелищем людей-лошадей, мы совсем растерялись. Куда нам ехать с нашими велосипедами, мы не знали. Что консульство сейчас закрыто, было совершенно ясно; но мы все-таки решили отыскать его, в надежде найти там какого-нибудь дежурного. В крайнем случае мы решили оставить там свои машины и отправиться бродить по городу.
Мы совсем не представляли, как огромен Шанхай. Уличное движение нас поразило. Бесконечные гудки автомобилей, рев мотоциклетов, звонки велосипедов, окрики рикш — сплошным гулом стояли в ушах. Перейти на другую сторону улицы казалось нам подвигом. Долго стояли мы на углу, поджидая подходящего момента, чтобы броситься в эту человеческую лавину.
С первых же шагов чувствуем, как плохо оказаться за границей без знания иностранных языков. Знаками спрашиваем, где советское консульство. Заметили, что с этим вопросом лучше обращаться к тому, кто одет победнее. Чуть только натолкнешься на богатого китайца, как он презрительно фыркнет и отвернется. С европейцами дело обстоит еще хуже. Они обычно, разобрав русскую речь, делают вид, что ничего не слышат.
После долгих расспросов подходим наконец к месту, где канал Ван-Пу впадает в реку Ян-Цзы-Цзян. На берегу канала стоит огромное здание советского консульства. Не давно отстроенное, оно блестит чистотой и изяществом своей отделки. У входа в консульство стоит огромный черный индус в красной чалме. Прямой, как изваяние с черной завитой бородой, с сверкающими на синеве белков черными зрачками, он нагоняет на нас неподдельный страх. Таких мы привыкли видеть только в цирках, глотающий ножи, режущих себя кинжалами, поднимающихся на воздух. Индус очень суров. На все наши вопросы он кивает голевой на часы, указывая, что консульство откроется в 9 часов утра. О том, чтобы оставить на его попечение велосипеды, нечего и думать. Объяснив нам, когда откроется консульство, он решил, что его долг выполнен, скрестил руки на груди и окончательно превратился в изваяние.
Очень обескураженные такой встречей, мы бессмысленно топтались около консульства, не зная, куда поставить велосипеды. Вдруг раздался русский окрик:
- Что, ребята, приуныли? Что-то это на вас не похоже. — Оглядываемся, удивленные и обрадованные. Перед нами сотрудник Доброфлота, с которым мы познакомились на пароходе.
- Да вот, не знаем, где машины оставить на ночь; не носиться же с ними всю ночь по городу.
- И то правда. Идемте к нам, в Доброфлот. Здесь кстати близко. Там ваши машины переночуют, а вот вас устроить мне некуда, сам сегодня пойду ночевать к приятелю.
- Сами где-нибудь устроимся, а то и просто проблуждаем по городу. Интересно Шанхай посмотреть.
Все вчетвером идем к зданию Доброфлота. Там оставляем машины до утра. Прощаемся с нашим любезным спутником и идем осматривать Шанхай.
Сначала мы отправились по сверкающей тысячами огней набережной Ванд. Огромные небоскребы величественно уходили остриями своих крыш в странно светящееся от электрического света небо.
Шикарные магазины занимали по целому кварталу. В них непрерывно текла толпа. Изысканные витрины привлекали публику. Все магазины залиты светом. Фасады зданий усыпаны светящимися лампочками. Кажется, что целые колонны из электричества и дома выстроены из какого-то светящегося камня. Однако весь этот шум и блеск нас изрядно утомили. Пройдя несколько кварталов по набережной, мы оказались перед городским садом.
Уверенные в том, что здесь мы найдем себе ночлег, мы гордо зашагали по усыпанным песком дорожкам.
Чувство собственного достоинства у нас еще больше увеличилось, когда мы увидели в глубине сада небольшую тенистую беседку.
Почти бегом мы бросились к ней. На наше счастье беседка была пуста, и мы были в ней полными хозяевами.
Несказанно обрадованные таким счастьем, мы блаженно растянулись на скамейках, благославляя шанхайское тепло и гостеприимство, когда слух наш неприятно был поражен звуком открывающейся двери.
Еще более неприятное чувство охватило нас, когда вошедший в беседку полицейский самым бесцеремонным образом выпроводил нас.
Он оказался даже настолько любезным, что проводил нас до выходных ворот сада и предупредительно запер их перед самым нашим носом.
Порядком обескураженные такой неудачей, мы однако решили не унывать; обойдя сад с другой стороны, мы перебрались через забор и опять пролезли в беседку.
И тут опять, как неумолимый рок, предстал перед нами полицейский, так же любезно и настойчиво выпроводил нас из сада, и вторично щелкнул перед нами замок.
Боясь испортить себе окончательно репутацию в глазах шанхайской полиции, мы больше не пытались пробраться в сад.
Бесцельно бродили по улицам, изредка присаживались на тротуар, до тех пор, пока нас не сгонял оттуда какой-нибудь предупредительный полицейский.
Чуть только рассвело, Шанхай начал просыпаться. Первыми проснулись нищие. Они имеют здесь довольно пpичудливый вид. Почти у каждого нищего есть какой-нибудь допотопный музыкальный инструмент. Или это нечто напоминающее наш бубен, или какое-то странное подобие скрипки с натянутой на ней одной или двумя струнами.
У них словно абонированные места на перекрестках, за которые они очевидно платят дань полиции.
Усаживаясь на перекрестке, нищий затягивает какую-нибудь заунывную песню и сидит так весь день, однообразно покачиваясь в такт напеву.
Резким криком возвестили о наступлении трудового дня "инструментальщики". Это — местные ремесленники. Гортанными звуками выкрикивая что-то на своем непонятном для нас языке, они ударяли в тазы, звенели звонками, гремели погремушками.
Длинной бесконечной лентой потянулись по улицам рабочие, спеша на фабрики. По улицам зашныряли "живые кухни", — так мы окрестили местных продавцов пищи. Увидев первый раз такого продавца, мы долго за ним наблюдали, прежде чем сообразили, чем он занимается. Грязно одетый парень, в широкополой соломенной шляпе, с коромыслом нa плечах, суетливо пробирался в самую гущу спешащих на фабрики рабочих.
На одном конце коромысла у него была привешена жаровня, на другом — вареный рис, лапша, лепешки на бобовом масле и другие непритязательные кушанья,
Быстро грязной ладошкой вытаскивал он из котелка рис, мял его в руке, слепляя в комочек, и продавал рабочему, который на ходу засовывай его в рот, боясь задержаться в пути хоть на одну минуту.
Голодные, измученные бессонной ночью, мы потащились к консульству. Однако суровый индус опять неумолимо показал на 9 часов, говоря всем своим видом, что раньше нам здесь показываться нечего.
Бродить по улицам у нас больше не было сил. Ждать оставалось еще 3 часа. Решили идти в сад, уселись на лавочку в беседке и сладко подремывали. Городская жизнь шла уже полным ходом. Автомобили с бешеным ревом развозили иностранцев; трамваи доставляли на работу мелких служащих. Рикши бежали с ними вперегонку.
Через два часа мы забрались в подвал нашего генерального консульства. Там нам удалось отыскать уборную и умыться.
После долгих ожиданий мы наконец попали к секретарю консульства. Наш вид в грязных и оборванных плащах, с сибирскими рукавицами на руках, внушал мало доверия; однако секретарь встретил нас довольно приветливо. К сожалению никакой помощи он нам оказать не мог и указал только адрес Дальбанка, где мы могли обменять наши деньги; их было очень немного — всего 20 рублей.
Обменяв деньги, мы отыскали комнату в одном "бордингаузе" за 1 доллар. Нетопленная, грязная комната казалась нам верхом блаженства. Наевшись рисовых лепешек, мы бухнулись на кровать и заснули, как убитые.
Проснулись поздно вечером. К нам постучался китаец кули (чернорабочий). Долго объяснялись мы словами, потом перешли на жесты. Кули проводил рукой кругом, указывая на предметы в комнате. Мы ничего не понимали. Тогда он вытащил кошелек, вынул из него несколько монет и указал на печку. Очевидно, он хотел затопить печь. Мы: утвердительно кивнули головой. Этого оказалось мало. Ему нужны были деньги на уголь. Сообразив это, мы дали ему 80 сентов. Через короткий промежуток времени у нас весело затрещал камин. А мы, довольные, отдохнувшие, принялись вырабатывать план дальнейших действий.
Дел у нас было немного, и мы надеялись, что быстро с ними успеем справиться. Во-первых, мы должны были у американского консула получить визы в Америку; во-вторых, достать денег на дорогу.
В первый же день мы отправили письма в Москву. Сообщили на завод б. Дукс, в Резинотрест и "Рабочую газету" о том, что мы уже в Китае и собираемся отправляться в Америку. Так как переезд через океан стоил дорого — на троих нам было нужно не менее 300 долларов — то мы просили выслать нам денег.
Американский консул встретил нас очень приветливо, и мы надеялись, что скоро уже отправимся через Великий океан в страну небоскребов, техники и долларов.
В ожидании ответа мы решили познакомиться с Шанхаем. Правда, этому значительно мешало неумение объясняться с китайцами — мы не знали ни китайского, ни английского языков.
4 февраля. Мы уже неделю живем в Китае. Ни денег, ни пропусков в Америку у нас пока нет. Думаем, что в деле с пропусками нам сильно подгадили в изобилии живущие здесь белогвардейцы. Случайно мы поселились по соседству с белогвардейским кварталом. Пытавшиеся было вначале сблизиться с нами белогвардейцы быстро поняли, с кем они имеют дело, и сделались сразу нашими заклятыми врагами. При встречах с нами они постоянно бросали нам вдогонку какое-нибудь ругательство.
Мы мало обращали внимания на их злобствования. Окончательно раздраженные этим, они, как мы узнали потом, явились к американскому консулу и рассказали ему, что мы советские агитаторы. Этим вероятно объясняется длительное разрешение нашего вопроса, а потом и окончательный отказ в визах в Америку.
С каждым днем положение наше становилось все тяжелее. От наших двух червонцев оставалось всего несколько рублей. Рассчитывать долго прожить на них нечего было и думать.
Вначале мы смотрели с презрением на рис, продаваемый "ходячей кухней"; но впоследствии нам пришлось окончательно перейти на это самое дешевое здесь кушанье.
Удивлению китайца-кули не было границ, когда мы не дали ему денег на угли и знаками объяснили, что печь топить нам больше не нужно.
От обеда, любезно предлагаемого хозяевами, мы отказываемся; тщательно высчитываем как бы меньше израсходовать на питание. Стараемся больше спать, чтобы не чувствовать голода.
11 марта. Сегодня утром мы долго хохотали над несуразной выходкой белогвардейцев.
Открыв дверь, Илья натолкнулся на письмо, лежащее у порога. На конверте весьма своеобразный адрес: "Красной сволочи".
Внутри очень лаконично и выразительно: "Предлагаем вам в недельный срок выехать из Китая, иначе поплатитесь жизнью". Подписи конечно нет.
Зловещая записка нас даже не разозлила. Посмеявшись над этими несчастными дураками, не знающими, каким путем выместить злобу на Советский Союз, мы принялись за свои обычные дела. Выезжать из Шанхая мы конечно не собирались и мирно продолжали разгуливать по городу. Однако белогвардейцы очевидно решили привести в исполнение свою угрозу.
Однажды Жорж, возвращаясь с пристани, куда ходил справляться относительно работы, пошел в Паблик-Гарден. Побродив там некоторое время, он решил зайти в беседку отдохнуть. Не успел он закрыть за собой дверь, как на него набросилось четверо белогвардейцев.
Жорж опешил от неожиданности и чуть не дал себя повалить. Однако он быстро оправился и применил на практике не забытые еще за время путешествия приемы бокса. Отшвырнув навалившихся на него белогвардейцев, он вылетел из беседки и понесся к выходу. За время свалки его успели два раза ранить ножом. Один удар был направлен в самое сердце, и если б не записная книжка, которая задержала удар, нам бы пришлось лишиться одного товарища. Другой удар пришелся в руку и заставил немало пострадать Жоржа, так как он долго не мог исполнять какую бы то ни было работу.
Положение наше становилось все неприятнее. Деньги мы давно уже истратили. Заложили велосипеды. Однако и этих денег нам хватило не надолго. Обещали работу по разгрузке пароходов, но пока нужно было ждать. Все черные работы исполняются здесь китайцами; для того же, чтобы получить работу в какой-нибудь торговой конторе, надо знать языки.
Придя в отчаяние, мы решили сделаться музыкантами. Жорж раздобыл где-то гитару, Илья — мандолину, я — балалайку.
Мы бродили по кабачкам. Ходили с шапками собирать медные монеты, бросаемые щедрой рукой матросов, и на эти жалкие гроши кое-как перебивались.
15 апреля. Наконец наступил счастливейший день, — нас с Ильей приняли на пароход грузчиками. Мы превратились чуть ли не в настоящих кули. Правда нам не нужно было возить на себе телеги с грузом, но тяжелые тюки измотали нас до того, что, возвращаясь домой, мы не могли ни читать ни писать и, как подкошенные, валились спать.
Жорж приблизительно в это же время устроился на работу счетоводом в одной торговой конторе. Мы однако продолжали жить впроголодь, стремясь каждую лишнюю копейку отложить на дорогу. Через месяц, по нашим расчетам, мы могли бы выехать. Однако произошли события, которые перевернули все наши планы.
В мае на одной из японских фабрик вспыхнула забастовка. Бесчисленные толпы народа сновали по городу. Повсюду было какое-то лихорадочное оживление. На лавках появились плакаты с надписями: "Долой иностранный товар", на китайских долларах на оборотной стороне было написано: "Долой иностранную валюту".
Забастовщики останавливали трамваи, вытаскивали из вагонов вагоновожатых и кондукторов. В англичан, ехавших в трамваях, бросали камнями. Мы были свидетелями того, как человек тридцать китайцев опрокинули трамвай, везший иностранцев.
Повсюду — в трамваях, в окнах домов, на вывесках магазинов — были вывешены плакаты "Долой иностранцев". Рикши или отказывались возить англичан и японцев или завозили их в темные узкие переулки и там избивали.
Все лавки и магазины закрылись. Иностранцы принуждены были ходить пешком. Почта перестала работать. Телеграф остановился. Вся жизнь замерла.
Видны были только бесчисленные толпы китайцев, усиленно жестикулирующих, оживленно разговаривающих друг с другом.
Мы все время проводили на улице. Охваченные общим подъемом, мы перебегали от одной толпы к другой, слушали, ничего не понимая, пробирались в самые оживленные места.
На одной площади, где было особенно много народа, к нам подошел один китаец и, предложив закурить, повел нас к небольшой китайской лавчонке, где он обещал достать нам табак.
Забыв о том, что мы иностранцы, и чувствуя себя самыми близкими восставшим китайцам людьми, мы, нисколько не смутившись, пошли со своим провожатым. Он по-английски начал расспрашивать, кто мы и откуда. Так как объяснялись мы с трудом, то едва понимали друг друга.
Китаец все вел нас и вел по каким-то узким закоулкам. Чем дальше мы заходили, тем становилось глуше.
Мы начали замечать, что около нас собирается толпа. Подозрительные взгляды, угрожающие жесты заставили наконец понять, что нас завели сюда, чтобы избить.
Остановившись в одном узком закоулке, наш проводник вдруг сурово произнес:
- Табака нет! Курить нечего! Лавка нет!
Его тон был гораздо страшнее его слов. Обступившие нас китайцы уже сжали кулаки, вдруг раздался неожиданный голос:
- Сунгежень, сунгежень! (Советские люди!)
Это кричал продавец, у которого мы обычно покупали рис во время нашей голодовки. Толпа сразу отступила.
- Сунгежень! — эхом пронеслось над головами.
Заведший нас в эту трущобу китаец дружественно протянул нам руку, похлопал по спине и ушел. Вслед за ним постепенно растаяла вся толпа.
15 мая. Забастовка принимала все более угрожающий характер. Отказалась работать домашняя прислуга. Привыкшие только распоряжаться, иностранцы должны были сами таскать воду, готовить обед, убирать помещения. Иностранные власти приняли все меры к подавлению забастовки. Моментально были высажены на берег иностранные войска. Вся полиция была мобилизована. Прекратившие работу почта и телеграф начали принимать письма и телеграммы. Разорванная с миром связь быстро восстановилась.
На Нанкин-Род огромная демонстрация рабочих и студентов была встречена ружейными залпами. Демонстранты поднимали раненых и убитых и разносили их по узким улицам.
Начались знаменитые шанхайские расстрелы. Все газеты были заполнены описанием этих событий. Белогвардейцы решили воспользоваться общей сумятицей и организовать покушение на советское консульство.
- В советском консульстве живут все вожаки восстания. Там прячутся агитаторы, пропагандисты, большевики и руководят движением, — такие слухи пускались белогвардейцами с целью подготовить себе почву для погрома.
Консул получил тайные сведения о готовящемся нападении. Консульство было настороже. Всем выдали оружие. Нас пригласили участвовать в охране советского консульства. Мы конечно с гордостью приняли это предложение.
В газетах писали, что в консульстве появились красногвардейцы. Эти "красногвардейцы" были мы. Как три верных стража, стояли мы около дверей консульства и только после тщательного освидетельствования документов каждого приходящего пропускали его в здание.
Раза четыре вламывались в здание консульства пьяные банды белогвардейцев, но мы каждый раз искусно их выпроваживали.
Наконец винтовка и плетка иностранцев сделали свое дело. Восстание было подавлено. Началась "мирная" жизнь. Мы еще неделю проработали в консульстве. Наконец охрана была снята. Мы были свободны. К этому времени мы получили 230 долларов от завода им. Авиахима и Резинотреста. Работа в консульстве дала нам 78 долларов. Решили, не теряя времени, выехать в Японию, куда визы были уже получены. Однако Жорж категорически отказался от поездки. Его раны еще не зажили и ехать на велосипеде ему было трудно. Кстати он устроился на выгодное место в одной из торговых контор.
Дружески распрощавшись с нашим спутником и радушно нас принявшим советским консульством, мы сели пароход, отправлявшийся в Японию.
2 августа. Когда показались берега Японии, все пассажиры парохода "Шанхай Мару" высыпали на палубу полюбоваться окрестностями Нагасаки.
Этот небольшой городок весь утонул в зелени. Причудливо разбросались между гор маленькие серые постройки. По склону прямо к морю спускаются корявые низкорослые японские сосны. Они причудливо раскинули свои изогнутые ветви, которые особенно рельефно выделяются на фоне синего моря. Как только пароход пристал, мы выскочили на берег. Тотчас же к нам бросилась толпа рикш. Здесь они имеют совсем другой вид, чем в Китае. Держатся они с большим достоинством. Одеты все в одинаковую форму, белую или черную. Стройно вытянулись в ряд коляски с высокими колесами на резиновых шинах и мягкими необычайно удобными сиденьями. Мы едва отбились от толпы рикш и двинулись по городу пешком.
Первое, что нас поразило, это японские постройки. В Японии вы редко встретите здания больше двух-трех этажей. По большей части это одноэтажные легкие постройки, крытые черепицей. Они построены из дерева и оклеены бумагой. Из дерева делается остов или, точнее, углы стен, а из бумаги — стены. Наклеивается бумага на перегородку с клеточными отверстиями. Эти перегородки укреплены внизу и вверху так, что их легко можно двигать в любую сторону. При желании жилища японцев можно путем передвижения этих перегородок сделать совершенно открытыми, оставив только одну капитальную стену.
Город представляет собою ряд таких домиков, теснящихся друг к другу.
Походивши по улицам, большей частью полных японцами, мы отправились на гору, с которой виден город и море.
Перед нами открылся берег бухты, причудливо изогнутый в виде петли. На противоположной от города стороне раскинулись огромные доки. Громадные подъемные краны без устали работают, починяя военные суда и громадные пассажирские пароходы.
Большое впечатление произвели на нас два огромных военных крейсера, стоявших в бухте. Мы хотели было даже их сфотографировать, но нас предупредили, что за эту затею мы можем поплатиться свободой.
Так как пароход стоял в Нагасаки всего два часа, то нам некогда было особенно задерживаться в городе. Прямо с горы мы отправились к пристани. Через несколько минут пароход снялся с якоря.
Не успели мы отъехать от Нагасаки нескольких километров, как к нам подсел "шпик". Он сначала притворился глухим. Просидев некоторое время около нас, он протянул мне написанную по-английски записку; я понял и ответил. Пошла переписка.
Сначала я действительно думал, что он ничего не слышит, но потом сообразил, что он нарочно притворился глухим и очень хорошо все слышит и разбирается, а просто ловит меня на удочку, и я сделался очень осторожен.
Отвечая охотно на все его вопросы, мы становились совершенно глухи и немы, когда вопрос касался политики, и показали себя отчаянными дураками. Несмотря на то, что мы с ним проговорили всю дорогу от Нагасаки до Кобе, он ничего от меня не сумел добиться.
После Нагасаки мы уже перешли на настоящий японский стол. Хлеба не давали, пришлось заменять его рисом, что признаться было нам довольно неприятно. Ни ножей, ни вилок, ни ложек к столу не подавали. Дадут тебе две деревянных палочки, и работай ими как знаешь. Мы долго мучились с этим приспособлением, пронося все мимо рта. Подавали всякого рода неведомые фрукты, рыбу, похожую на червяков, суп из крови или с подозрительными травами. Иногда это бывало довольно вкусно, а иногда, несмотря на весь наш голод, не шло в рот, и нам приходилось отказываться от этих лакомств, ссылаясь на отсутствие аппетита.
Поездка на пароходе уже изрядно надоела, и мы с нетерпением ждали Кобе, откуда должны были отправиться на велосипедах.
Едва мы успели сойти с парохода, дорожные полисмены повели нас для допроса портовой полиции в Кобе. Чистенько одетый в штатское платье представитель портовой полиции, хорошо говорящий по-русски, и с ним еще двое японцев предложили нам сесть.
- Я должен задать вам несколько вопросов, на которые вы будьте добры ответить. Скажите пожалуйста, кто вы такие и надолго ли приехали в Японию?
Мы ответили, что мы участники велосипедного пробега и через Японию намерены ехать в Мексику с пароходом "Ракуйо Мару". Так как пароход уходит 4 августа и в нашем распоряжении до отхода его остается только пять дней, то нам придется ехать на поезде, а не на велосипеде.
- А скажите пожалуйста, — так все время начинал свою речь полисмен, — почему вы не едете на велосипеде?
- Да потому, что в пять дней мы не успеем доехать до Иокогамы!
- Я извиняюсь, но, как мне известно, пароход "Ракуйо Мару" опаздывает и уйдет из Иокогамы 12 августа.
Мы высчитали, что в нашем распоряжении остается 10 дней, и сказали, что поедем на велосипедах из Кобе до Токио.
Однако полисмен нас не выпускал и продолжал свой допрос.
- А позвольте узнать, кто ваши папа и мама? Чем они занимаются?
Мы старались как можно предупредительнее отвечать на его вопросы, чтобы он нас поскорее освободил; однако допрос, вместо нескольких минут, затянулся на два часа. Любезность была чрезвычайная.
- А извините, вы белые или красные?
Мы с гордостью ответили, что мы советские, красные.
- А кто вам дает деньги? Их очень много надо.
Испугавшись, как бы он не потребовал предъявить ему имеющиеся у нас деньги, мы решили как-нибудь вывернуться.
- Деньги дает спортивная организация.
- Партийная? — зацепился он.
- Нет, спортивная.
- А, простите, сколько вам дали денег? Или вам высылают?
- Высылают на иностранные банки, — соврали мы.
После этого "любезного" допроса нас отправили в таможню.
Под навесом таможенные чины осматривали багаж. Без особых задержек они переглядели наше жалкое имущество и, пометив его мелом, нас отпустили. Один из полисменов пошел нас провожать.
На улице на нас смотрели с удивлением; но японцы не собирались в громадные толпы, как это было в Китае, а внимательно посмотрев, шли дальше.
Приготовление к поездке на велосипедах заняло у нас целый вечер. Ночью мы отправились осматривать город. Сели в трамвай. Трамваи Кобе больше и просторнее наших. Они очень светлые. Билет стоит 8 копеек, причем за эти деньги вы можете объездить весь город, так как с одного трамвая на другой дают пересадочный билет.
Раньше всего мы отправились осматривать главную достопримечательность Кобе — громадную башню-вышку, с которой виден весь город. Поднявшись туда на подъемной машине, которая казалось хотела посадить нас на облака, мы остолбенели от невиданного зрелища.
Перед нами рассыпались миллионы огней. Казалось кто-то взял небо, усыпанное звездами, и опрокинул навзничь. За городом расстилалось отражающее этот свет море. Причудливые очертания гор; светящееся около берегов и поразительно темное вдали от них море; гудки медленно ползущих трамваев, многотысячная пестрая струящаяся толпа — все это словно переносило нас в другой мир...
Налюбовавшись вдоволь, спустились вниз. Громадные плакаты со сценами из японской и американской жизни поражают своими размерами и количеством красок. В лавках и у лотков стоят шум от завываний продавцов и грохот от быстрого завертывания товара.
Обувь японцев совсем особенная, непохожая на нашу. Это прикрепленные при помощи веревки или толстой тесьмы деревянные колодки, напоминающие маленькие скамеечки. Щелканье по асфальту этих деревяшек усиливает общий грохот.
Мы совсем растерялись в этом шуме и гаме, в этом обилии цветов и красок. Японцы в своих пестрых халатах "кимоно", с широкими рукавами, казались нам картинками, сошедшими из какой-то иллюстрированной книжки.
Однако долго рассматривать все раскрывшиеся перед нами диковинки было некогда. На следующий день мы должны были уже выехать, чтобы не опоздать к отходу парохода. Надо было еще успеть выспаться.
Выработав маршрут от Кобе до Токио, длиною в 563 километров запасшись указаниями велосипедного клуба и разрешением полиции в Кобе, мы выехали в Осаку.
После дождей в России, морозов в Сибири и жары в Китае мы с удовольствием ехали по ровным хорошим дорогам Японии.
Вся страна необычайно благоустроена. По одну сторону от шоссе идет линия железной дороги, по другую проложены рельсы электрического трамвая. Поселки попадаются то и дело; промежутки между ними покрыты зеленеющими рисовыми полями. Среди полей тянутся линии телеграфных столбов, и всюду мелькают рекламы табачных, конфетных и других фабрик.
Встречаем массу велосипедистов-крестьян, автомобилей, изредка лошадей и чаще впряженных в легкую двухколесную телегу японцев, перевозящих груз.
Дорогу oт Кобе до Осаки мы проехали быстро. Остановились в Осаке только на несколько минут для контрольной отметки.
В Китае мы очень страдали от незнания языка. Наученные горьким опытом, мы запаслись перед приездом в Японию целой серией записок на японском и русском языке, примерно такого содержания: "Где дорога на (такой-то пункт)?", "Где найти полисмена?", "Мы русские велосипедисты-спортсмены, едем (туда-то)", "Где можно закусить?", "Сделайте отметку о пройденном пути" и т. д.
Как только нам нужно что-нибудь узнать, мы извлекаем нужную записку, показываем ее любому японцу, и он отвечает.
Благодаря тому, что между населенными местами очень небольшие расстояния, мы совершенно не замечали пути и, без всякой усталости проехав в первый же день 75 километров, остановились на ночлеге в Киото.
Приехали мы туда вечером и с большим трудом отыскали велосипедный клуб, где и отметились. При помощи записки объяснились с полисменом, который проводил нас в европейскую гостиницу. Утром на другой день, выезжая из Киото, мы с удовольствием проехались по красивым аллеям парка, усаженным корявыми соснами и посыпанным чистым желтым песочком, необычайно тщательно утрамбованным.
Стоит жаркий солнечный день. Дорога идет бесконечными рисовыми полями. Мелькают широкополые шляпы крестьян, стоящих по колена в воде и бережливо обрабатывающих каждый кустик риса. С такой тщательностью обрабатывают поля только японцы. У них нет ни одного клочка земли, который бы не был обработан. Приходится удивляться, когда видишь склоны высоких гор сплошь засеянными. Казалось бы, что они недоступны для обработки.
Встречаем идущих на полевые работы японок с грудными детьми. Интересно, что ребятишки нисколько не мешают работать, потому что матери искусно привязывают детей за спиной. При таком способе ношения руки матери остаются свободными для работы.
Остановившись в одной японской деревне, мы были свидетелями пустякового случая, который однако очень характерен для японцев.
Маленький япончонок упал в лужу, образовавшуюся во время сильного ливня. Весь измазанный, вытирая кулачонками слезы, он подбежал к матери.
Та, не в пример нашим матерям-крестьянкам, которые не преминули бы наградить мальчугана тумаком, приласкала его, сняла с него измазанную фуфайку, тут же посадила в ванну, отмыла грязь и потом отправила расхаживать его голышом, а сама принялась стирать фуфайку.
Через несколько минут фуфайка уже сушилась на солнышке, а через час голышонок уже бегал в чистенькой, словно не было никакого происшествия.
Здание школы в Японии — лучшее здание поселка или города. Оно отвечает всем требованиям гигиены: в нем светло, чисто и просторно. При каждой школе обязательно имеется площадка для занятий упражнениями под открытым небом. Размеры площадки достаточны для свободного размещения 50 человек.
Так как народное образование в Японии обязательно и бесплатно, то нет неграмотных. В школах учатся все, начиная с 7-8 лет.
Проезжая деревню за деревней, город за городом, мы сами удивлялись, что все время держим правильный путь. Надо сказать, что в японских городках так много улиц и закоулков, что в них легко заблудиться. Однако нам всегда верно указывали дорогу; всегда находился такой японец, который как бы ждал, что мы его спросим о дороге. Наконец в поле всегда оказывался или велосипедист впереди, или мотоциклист сзади, или наконец автомобиль, который или ехал за нами, или впереди чинил поломку. Мы поняли, что это не спроста; догадались, что за нами следят. Вскоре наши предположения подтвердились.
Вечером второго дня пути мы остановились неподалеку от какого-то города, в который вели две различных дороги; на перекрестке стояли два японца; один из них был полисмен, а другой в штатском европейском костюме.
Сойдя с велосипеда, я только что хотел задать вопрос, куда нам ехать, как человек в штатском, не дождавшись вопроса, любезно указал дорогу направо. Ларчик открывался просто: за нами следили шпики в течение всей дороги, и благодаря им мы ни разу не сбились с дороги. Мы подъехали к небольшому городку — Майбара. Здесь не было европейской гостиницы. Мы долго блуждали по городу в поисках места, где можно было бы переночевать. Провожавший нас шпик куда-то скрылся, и нам не у кого было спросить о ночлеге. Наконец мы подошли к довольно крупному среди маленьких японских построек зданию. Четыре громадных бумажных фонаря, висевшие у входа, натолкнули нас на мысль, что это гостиница. Не успели мы открыть дверь, как две японки-служанки с громаднейшей копной черных волос, причесанных в виде трехлистника, взяли наш багаж и попросили снять обувь. Мы пробовали было заартачиться, но японки были достаточно настойчивы. Потом мы узнали, что в Японии существует великолепный обычай снимать обувь при входе в дом. Это способствует сохранению необычайной чистоты, так как благодаря этому не заносится грязь с улицы в комнату.
Мы босиком отправились за одной из японок; она привела нас к деревянной ванне и предложила нам вымыться. Мы признаться были немного удивлены таким предложением, хотя после пыльной дороги выкупаться было очень приятно. Мы выкупались и, накинув широкое кимоно, любезно предложенное нам одной из японок, отправились в нашу комнату. Вид комнаты не особенно порадовал нас. Кроме крошечного столика и громадной пепельницы, полной пепла, в ней ничего не было. Облаченные в японское кимоно, мы возлегли на "татами". Три стороны комнаты имели раздвижные перегородки; четвертая — капитальная — имела небольшую нишу; на стене в длинное изречение с фигурой какого-то самурая.
На хлопок в ладоши явилась сначала одна, а затем и другая японка. Они принесли три маленьких подноса и деревянную кадушку. Поставив все это на пол, они жестами пригласили нас сесть по-турецки. Сначала был чай в крошечных чашечках, зеленый и невкусный, без сахара, затем пошли японские кушанья. Вместо хлеба из кадушки нам наложили две чашки риса и подали две бумажки. В них оказались палочки из дерева, которые у японцев заменяют вилки. К рису нам подвинули осьминога, какую-то кисло-горькую, соленую редьку и суп из крови. Едва владея палочками, роняя рис мимо рта, пережевывая осьминога и главное испытывая муки из-за непривычной позы, мы торопились покончить с обедом.
Наконец обед окончен. Японки ушли, шлепая туфлями. Мы переглянулись, с удовольствием переменили утомительное японское "положение" на наше: выпрямили ноги, которые уже начала сводить судорога. Мы хорошенько выспались и с рассветом снова пустились в путь.
У Нагоя изменился хозяйственный уклад селений. Начали попадаться заводы, фабрики, а среди крестьян — ремесленники.
На остановках мы обычно заводили беседу с крестьянами. Досадно было, что запас слов у нас очень маленький, и поэтому объясняемся мы с трудом.
Подъезжая к одной небольшой деревушке, мы заспорили о том, стоит ли там делать привал. Спор загорелся очень горячий.
Услышав громкие голоса, крестьянин, привыкший к спокойному тихому говору японцев, решил, что мы русские.
- Русские? — окликнул он нас.
Мы остановились, пораженные. Перед нами стоял обыкновенный японский крестьянин в широком кимоно, но он говорил на чистом русском языке.
- Да, русские.
- Я хорошо знаю вашу страну; я два года жил во Владивостоке. Только было это при царе. Вот теперь бы интересно было посмотреть на вашу жизнь.
- Да, теперь у нас есть на что посмотреть! — горделиво заявили мы и начали рассказывать о том, какие порядки установились у нас после революции. Особенно он был поражен тем, что у нас нет помещиков.
- На что же крестьяне землю покупают? — изумился он.
Мы в свою очередь постарались расспросить его о положении японского крестьянина.
- Плохо, плохо нам живется. Пробовали было крестьяне, не имеющие земли, добиться улучшения своего положения, да полиция пронюхала, и все вожаки были арестованы. А есть у вас какие-нибудь объединения крестьян, партии, союзы? — любопытствуем мы.
- Нет, полиция каждую организацию разгоняет, как только она успеет сложиться. Кругом шпики, кругом слежка. Надоела нам эта жизнь, а где выход, не знаем. Часто приезжают в деревню студенты, читают вслух революционную литературу.
Вдруг он взглянул на дорогу и побледнел.
- Сейчас вы поедете на Нагоя, — сказал он, словно отвечая на вопрос, и, отвернувшись, принялся за прерванную работу.
Мы поняли, в чем дело. На дороге показался следовавший за нами шпик. Мы быстро сели на велосипеды и поехали.
Дорога идет красивыми извилистыми подъемами; попадаются невиданные нами бамбуковые рощи; подъезжая к одной такой роще, мы приняли было ее за какой-то высокий забор, — так близко друг к другу растут бамбуковые деревья; если смотреть на такую рощу на уровне человеческого роста, то создается впечатление огромной заросли бамбуковых палок, и только, когда поднимаешь голову, на высоте 4-6 метров видишь разбрасывающуюся во все стороны зелень. Пройти через такую чащу нет никакой возможности из-за колючек.
К вечеру на небольшой площадке мы увидели толпу крестьян с женами и ребятишками. Все с напряженным вниманием следили за фигурами, стоявшими в центре круга.
Мы остановились и подошли к толпе. На земляном возвышении сделан круг и со всех сторон обложен дерном. Возле круга — группа японцев различного возраста, одетых в трусики. В центре двое взрослых японцев, схватившись за пояса, пытаются один другого выбить из круга или повалить на землю. После двух минут напряженной борьбы один из них удачным приемом был выведен из линии круга. Публика захлопала в ладоши, приветствуя победителя.
На смену взрослым выступили два мальчугана. В стороне стоит судья, тоже мальчик, одетый в костюм маленького рыцаря времен самураев. Он протяжно тонким голосом выкликает имена борющихся. Одни борцы сменяют других. Борьба продолжается несколько часов.
Победителям преподнесли подарки. Взрослым — полотенца и табак, маленьким — мыло, конфеты и даже мелкие деньги. При нас одному из маленьких победителей в качестве награды было предложено взять из кучи медных монет столько, сколько он может захватить в горсть. Это любимейшее развлечение японцев.
После Нагоя мы проехали Хамамацу, а затем Сизуоки.
От Сизуоки дорога идет возле берега моря. Легко катятся велосипеды по гладкому ровному шоссе. Дорога отгорожена от моря небольшим валом.
С другой стороны заросшие лесом горы. Изредка мелькают среди зелени изящные японские постройки. Вдали виднеется серебристая верхушка Фудзи-Ямы. Она блестит и искрится на солнце, выделяясь своей сверкающей белизной на синеве японского неба.
Весь воздух насыщен солнцем. Ехать жарко. Бросаемся в морские волны. Отдыхаем в воде час, а затем снова едем и снова купаемся. До Фудзи-Ямы остается не больше семи километров.
Крутой подъем на гору. Уже четыре часа идем пешком, волоча за собой машины. Устали порядком. Наконец начинается спуск. Попадаем к роскошному озеру. Оно искусно спряталось среди гор. Его серебряная неподвижность ничем не нарушается. Исполины-горы не допускают до него ни малейшего дуновения ветерка. Здесь расположился курорт. К нему ведет аллея тысячелетних деревьев. Кругом густые, тенистые леса.
Приближаемся к Козу. Дорога извивается между гор. С одной стороны — скалы, с другой — глубокая пропасть, где с ревом мчится река. То она несется бешеным потоком, то устремляется вниз водопадом. Останавливаемся, пораженные неожиданным явлением, — на горных вершинах зажигаются электрические лампочки, горы начинают излучать какой-то таинственный свет. Мы не ожидали найти эти горы заселенными. Узнаем, что это мощная электростанция, берущая энергию от реки, мимо которой мы проезжали.
На следующий день перед нами во всей красе предстала Фудзи-Яма. Проснулись мы еще до восхода солнца. Воздух насыщен свежестью. Небо чуть розовеет в ожидании поднимающегося солнца. Сверкает и искрится своей белизной верхушка Фудзи-Ямы. Но вот солнце вышло из-за гор, и белоснежная верхушка загорелась вдруг причудливым алым цветом. Заплясали, заискрились облака; море заблестело тысячами красок. Несколько минут продолжалась эта пляска цветов; потом солнце плавно поплыло по яркому синему небу, и опять заблестела своей сверкающей белизной снеговая вершина знаменитого вулкана.
На склонах Фудзи-Ямы растут все те же, особенно нам понравившиеся в Японии, корявые сосны. В зелени изредка разбросаны маленькие домики проводников и мелких торговцев.
Ухабистая дорога напоминает нам о том, что здесь недавно было землетрясение. Следы его виднеются повсюду. Разрушенные здания, обгорелые бревна, строящиеся мосты говорят о недавно перенесенном бедствии.
10 августа. Стремясь во что бы то ни стало приехать в тот же день в Токио, мы здорово нажимали на педали. Иокогама, когда-то очень красивый город, теперь только отстраивался. Наряду с новенькими домиками попадались горы камней и обломков старых домов. Несмотря на значительное время, прошедшее после землетрясения, многие крупные конторы и банки помещались в бараках.
Не останавливаясь в Иокогаме, мы через 2 часа прибыли в Токио. Окраины города ничем не отличались от раньше виденных нами городов и деревушек. Те же черепичные крыши, те же цветные магазины, яркие цвета одежды. Имея наготове записки о велоклубе, мы ехали наугад. Два мотоциклета, следовавшие за нами от Иокогамы, бесследно исчезли в закоулках.
В Токио большая часть японцев носит европейские костюмы. На наш вопрос о клубе "некто на велосипеде" вызывается проводить нас. Наступает темнота. Из темных закоулков выезжаем на широкие улицы, полные света, шума и публики. Наш проводник очевидно плохо знает город; мы второй час путешествуем, на каждой остановке собирая вокруг себя целые полчища публики. Наконец проводник привел нас в контору японского велоклуба. В клубе нас приняли очень радушно. Расспрашивали о дороге, о машинах, удивлялись их прочности и извинялись за то, что, не зная точно о времени нашего приезда, не устроили нам встречи. Чтобы хотя отчасти загладить свою вину, они угостили нас чаем и японским печеньем.
Мы сделали отметку о пройденном по Японии пути и поехали, провожаемые членами клуба, в полпредство СССР. Дежурный в консульстве указал нам гостиницу, где живут советские граждане.
Едва мы проснулись, как два полисмена нас пригласили для беседы. Обычная история: вежливый, длительный и придирчивый допрос. Затем нас обступили журналисты двух газет, потом появился фотограф. Через час после обеда снова явился полисмен в штатском и вежливо справился о времени нашего выезда из Токио. Ответили, что выезжаем через четыре дня с пароходом "Ракуйо Мару". Торопясь выбраться из Японии, мы пошли за билетом в порт. Здесь мы были неприятно поражены известием, что на пароход, к отходу которого в Мексику мы так торопились, имеются только билеты первого класса; третьего — нет. Кроме того, на этот пароход имеют право сесть только 9 человек, имеющих визу. Следующий пароход идет ровно через месяц.
Денег на билет первого класса у нас не было. Ждать следущего парохода месяц без работы значило лишить себя возможности ехать и со следующим пароходом. Решили приложить все силы, чтобы достать билеты. Один из служащих пароходной компании пообещал нам дать билеты 3-го класса.
Стрелой мчимся к пристани, осчастливленные его обещанием. Однако — новое разочарование — билетов нет. Пароход уже вышел в море. Жалкие, разбитые возвращаемся домой. Подсчитываем свои гроши. Ясно одно — надо выехать из гостиницы и подтянуть кушаки — есть меньше и реже.
После двух дней пребывания в новой квартире переезжаем в рабочий квартал и здесь замечаем, что нас постоянно охраняют два чередующихся шпика. Кроме того хозяин сообщил нам, что полиция, боясь агитации среди рабочих, приказала ему сообщать о том, куда мы уходим и в какое время, чтобы заблаговременно послать "око". Эта охрана и слежка еще больше усиливала внимание к нам со стороны рабочих. Узнав нас по описаниям газет, встречавшиеся рабочие дружески кланялись нам и неоднократно через хозяина передавали привет советским спортсменам. Хозяин, поясняя нам японские непонятные слова, рисовал нам картинки о сочувствии японских рабочих к СССР вообще и к нам в частности. Эти рисунки он моментально сжигал или рвал на мелкие кусочки.
Охрана и слежка все увеличивались. К нам ежедневно стали приходить в комнату полисмены: "узнать, как мы себя чувствуем". Мне это до того надоело, что я один раз выгнал полицейского из комнаты и попросил меня не тревожить. Он очевидно принял это как должное и больше не показывался. Вместо него к нам стал заглядывать помощник инспектора. А перед домом прибавился еще один "постовой". Назойливая вежливость полицейских доходила до того, что они следовали за нами по пятам; при этом вежливо и с опаской предлагали осматривать Токио. Некоторые из них говорили по-русски, некоторые по-английски.
В конце концов видя, что от них не отделаешься, мы решили их использовать. Один был у нас проводником, другой таскал багаж, третий, видя, что он лишний, благородно скрылся. Мы были довольны бесплатными проводниками и носильщиками, а они были довольны, что смогут исполнять долг слежки, находясь непосредственно при нас. Время от времени один из них отлучался, чтобы сообщить по телефону, где мы и что делаем.
Однажды Илья поехал в Иокогаму посмотреть, в каком состоянии находятся наши велосипеды, а я остался в Токио. Полиция не знала об его отъезде. Вдруг ко мне приходит инспектор. Хозяин уже сообщил ему, что одного из нас нет. Инспектор очень вежливо осведомился, где мой друг. Мне надоели эти постоянные заботы полиции и я решил ее помучить.
Ответил, что не знаю. Через час ко мне прислали человека в штатском. Он уселся, вытащил визитную карточку и, написав что-то на обороте, подал мне. Я едва удержался от хохота — на обороте было написано по-русски: "жандалм". Эта откровенность меня порадовала; на чистоту лучше, а то... прикидываются разными студентами или рабочими.
- Где друг? — спросил "жандалм".
- Не знаю.
- Полиция обыскала все Токио и его здесь нет. Может быть он Иокогаме?
- Может быть!
Большего он от меня не добился и, поблагодарив за сообщение, ушел. Я взглянул в окно. Он звонил по телефону. У ворот нашего дома другой полисмен пробирал хозяина хозяйку за то, что они проглядели, куда поехал Илья.
Через час пришел еще один полисмен. Узнав от хозяина, что я больше полицейских не принимаю, он упросил его узнать от меня, где Илья. Хозяин лисой подъехал ко мне. По установленному у нас обычаю, он показал мне рисунок. Там было два кружка, один — Токио, другой — Иокогама. Возле каждой точки два домика. У каждого домика по 8 фигур с саблями. На отлете — таинственная фигура. "Это ваш друг", — объяснил хозяин. После он нарисовал телефон кучу мусора, на конце этого ребуса поставил вопрос и дал мне читать. Я принялся искренне хохотать над этим ребусом. Разобрал я его вполне правильно: "Илья уехал Иокогаму, а полиция этого не знает". Хозяин улыбнулся моей догадливости.
Велика была радость полиции, когда со всех постовых сообщили: "Вернулся, приехал из Иокогамы".
После этого случая наблюдения за нами усилились. Хозяин, утомленный посещениями полиции, просил нас переехать на другую квартиру; шпики мешали ему работать; он сам превратился в шпика.
Мы сообщили, что завтра уедем.
И действительно как раз к этому времени нам удалось найти работу, и мы на несколько дней должны были выехать из Токио. Однажды, придя в наше консульство, мы узнали о том, что на днях должна приехать в Токио комиссия по приему наших летчиков, совершавших полет Москва-Пекин-Токио.
Нужны были технические рабочие, чтоб подготовить площадки для вынужденных посадок.
Мы предложили свои услуги. Член комиссии охотно согласился нас принять, так как рабочие, знающие русский язык, были здесь большой редкостью.
Мы должны были ехать в разные места. Воспользовавшись этим, мы решили одурачить порядком нам надоевших шпиков.
Тов. Оссадши, через которого мы получили работу, просил хозяина достать три билета в Херошиму, Хамамацу и Осаку. Шпики страшно всполошились, узнав о нашем отъезде. Один из них тщетно приставал к нам, стараясь узнать, кто из нас куда едет. Через пять минут я и тов. Оссадши ехали в автомобиле на станцию. Шпиков не было видно.
Я распрощался с Оссадши, сел в вагон и отправился в Херошиму, чрезвычайно довольный полицейской путаницей. Я глядел в окно на исчезавшие огоньки Токио. Вдруг, оглянувшись, увидел шпика, того самого, который был в отеле. Быстро обернувшись спиной к нему, я высунулся в окно. Он прошел и не заметил меня. Я увидел, что в дверях вагона он расспрашивал кондуктора.
Так я благополучно доехал до Иокогамы. Удрученный бесплодностью поисков, шпик слез в Иокогаме, сообщив кому-то обо мне. Через два часа передо мной сидел "архангел". Он тщательно старался заговорить со мной. Я не отвечал, притворяясь, что ничего не понимаю. Таким образом на каждой станции сменялись сыщики, провожая меня до Херошимы. Через три дня после моего прибытия я, приготовив аэродром, ждал прилета наших самолетов. На аэродроме от меня не отходил "проводник". С утра лил дождь. На поле собралось очень много публики. Я сидел в специально выстроенных для встречи палатках и через каждые десять минут по полевому телефону получал сведения: "Вылетели"... "Дождь"... "Один аппарат с Волковойновым еще не вылетел"... Наконец: "Будьте готовы. Спустимся в Херошиме"...
Японцы хорошо приготовились к встрече гостей. На аэродроме было "горючее", автомобили, связь и охрана. Самое лучшее — это связь. Легко сказать, — за 500 километров нам сообщили с точностью, где самолет и как летит.
Наконец выглянуло солнце, и из-за нависших облаков и туч показалась точка. Приближаясь, она увеличивалась и обратилась в аэроплан. Я сразу узнал наш советский самолет.
Трудно описать, что произошло в городе. Едва сообщили о том, что летит "руссиа хиккуоки" (русский самолет), со всего города, несмотря на грязь, к аэродрому помчались велосипедисты, автомобили, побежали пешеходы. Все с напряженным вниманием смотрели вверх. Быстро увеличиваясь, начали вырисовываться контуры аэропланов; на белых засверкала красная звезда.
Публика волновалась. Самолет спускался при громовых аплодисментах.
Начались приветствия. Бывшая на аэродроме публика. Кричала: "Банзай Руссия!" (Да здравствует Россия!)
Мой полицейский едва успевал переводить мне приветствия. В помещении станции губернатор и местные власти устроили завтрак. При входе в столовую были скрещены 2 флага — Японии и СССР, а над столом — на красном полотне надпись: "Привет доблестным героям воздуха — русским летчикам".
Когда подали шампанское, начались тосты за здоровье. Во время банкета говорили только губернатор и городской голова, изредка спрашивая летчиков об условиях пути. Мелкие чиновники в точности копировали все движения губернатора, смеялись, когда он улыбался, отворачивались, когда он "хмурился". Банкет кончился. Летчики были доставлены к самолету. Из-за плохой погоды отлет состоялся только утром следующего дня.
Через несколько дней моя работа здесь кончилась. Я отправился в Токио. Там уже был Илья, вернувшийся из Хамамацу.
Мы были очень довольны тем, что нам удалось заработать немного денег. К нашему счастью на другой день после моего приезда в Токио нам сообщили о прибытии парохода. Довольные тем, что наконец распрощаемся с этой страной сыщиков и шпиков, мы отправились за билетами.
6 сентября. Наконец настал долгожданный день. Билеты в кармане, мексиканские визы получены. Мы вместе со своими велосипедами погрузились на пароход. Правда денег осталось немного; нас пугают, что в Мексике нас не высадят, если мы не предъявим по 100 долларов на человека, но мы особенно не беспокоимся. Безвыходного положения не бывает.
Билеты мы взяли 3-го класса. Несмотря на то, что пароход своим внешним видом производил довольно внушительное впечатление, особенной чистотой он не отличался. 3-й класс помещался в трюме. Мы без труда отыскали свои койки, нашли место для машин и отправились на палубу.
Народу на пристани толпилось бесчисленное количество. Провожающих на пароход не пускали. Японцы однако придумали довольно своеобразный способ сохранить связь со стоящими на берегу. Стоило какому-нибудь японцу подойти к борту парохода, как он, нацелившись, ловко бросал провожающему тонкий клубок серпантина. Серпантин прихотливо развивался по воздуху, и провожающий схватывал не раскрутившийся еще до конца клубок. И так, держа пальцами тоненькую ленту, сохраняли они связь друг с другом.
Этот очень трогательный обычай весьма красив. Весь борт парохода был увит лентами самых разнообразных цветов. Они причудливо извивались над синими водами Японского моря. Когда пароход начал отходить, долго еще тянулись пестрые, закрывшие весь борт парохода ленты, а потом развевались в воздухе длинными бумажными змеями. Последняя связь с землей была порвана. Медленно исчезали из глаз очертания берега и наконец скрылись.
Около парохода кружились летающие рыбы. Эти маленькие серебристые рыбки с большими плавниками, без труда перелетающие по воздуху расстояние в 30- 40 метров очень забавляли нас.
Около самого борта парохода кувыркались неуклюжие дельфины. Они беззаботно играли у самого носа, иногда даже шлепались о борт своими тяжелыми тушами. Один дельфин так заигрался, что незаметно угодил под самый нос парохода. Через несколько минут вода окрасилась в густой красный цвет. Легкомысленный самоубийца быстро выплыл на поверхность и покачивался на волнах, истекая кровью.
Однажды мы увидели огромных морских животных, пускающих фонтаны воды. Сначала мы приняли их за китов, но нам объяснили, что это кашалоты, которые водятся здесь в изобилии.
Днем мы обычно занимались английским языком по купленному в Шанхае самоучителю. Приводили в порядок свои записки. Читали. На пароходе ехали почти исключительно японцы. Две-три перуанских семьи держались обособленно.
Жизнь на пароходе начиналась вечером. Днем все сидели по своим каютам, укрываясь от жары. Особенно оживленно и весело было у пассажиров 1-го и 2-го классов. Каждый вечер доносились из буфета звуки оркестра. Устраивались концерты.
Развлечения для пассажиров 3-го класса были попроще. Матросы выступали с игрой на губной гармошке, показывали фокусы, изредка устраивали спектакли. Одним из любимых наших развлечений было кино, которое обязательно показывалось раз в неделю, а иногда и чаще.
В свободные часы мы организовывали подвижные игры. Один раз попробовали было прокататься на велосипедах по палубе парохода, но капитан, заставший нас за этим делом, строго запретил это занятие.
Однажды, выйдя вечером на палубу, мы были поражены дикими звериными криками, раздававшимися из трюма, где обычно занимались спортом. Мы стремительно бросились туда.
Перед нами в масках, с закованной грудью, в короткой, едва прикрывающей колени юбке, сражались японцы огромными двуручными деревянными мечами.
Нападая друг на друга, они яростно кричали. Оказалось — они занимаются фехтованием. У японских спортсменов фехтование — самое почетное занятие. Торжественно облачившись в специальный костюм, напоминающий одеяние древних самураев, они целыми часами готовы сражаться друг с другом. Мы, привыкшие к фехтованию легкой рапирой, долго не могли постигнуть их искусства. Однако от скуки решили попробовать вступить с ними в состязание.
Японцы пришли в восторг. Моментально притащили нам костюмы. Облачившись в широкое кимоно и короткие страшно путающиеся в ногах юбки, мы выглядели довольно комично. Но японцы были очень довольны нашим видом.
- Настоящие самураи, — эту самую лестную в Японии похвалу произнес, поощрительно похлопывая нас по плечу, японец, снабдивший нас всеми доспехами.
Мы сначала очень неуклюже действовали двуручными мечами. Необходимость держать их двумя руками очень связывала движения. Однако довольно быстро постигли эту науку.
Спать мы обычно отправлялись после того, как кончались все вечерние развлечения, и жизнь на пароходе замирала.
Вставать приходилось очень рано. По строго установленным правилам, пресная вода для умывания выдавалась только два раза в день. Если не встанешь в определенный час, ходи целый день неумытый.
За водой обычно выстраивалась целая очередь. С таким экономным расходованием воды мы столкнулись впервые. Кипяток выдавался тоже два раза в день и тоже в один и тот же строго установленный час.
Особенно осложнялось дело, когда приходилось стирать белье. Как только кончалась выдача воды, японцы в своих кимоно начинали суетливо бегать по трюму и собирать свое белье. В умывальную стекались целые толпы народа.
Нас поражало, что во время такой торопливой суетни никогда не было ссор и криков. Японцы удивительно мирно и спокойно относятся друг к другу, всегда с каким-то трогательным вниманием и вежливостью.
Японцы, привыкшие к бане, каждый вечер принимали ванны из соленой воды. К сожалению ванна была только одна, и для того, чтобы попасть в нее, приходилось записываться в очередь.
Две недели ехали мы по бесконечному водному пространству. Ни одного кусочка земли. Вода... вода... без конца...
Сегодня торжественный день. Ждем Гавайские острова. Напряженно всматриваемся вдаль. Наконец появляется какая-то маленькая черная точка. Постепенно начинают вырисовываться очертания берегов. Кажется, что земля совсем близко. Однако только на вторые сутки после того мы пристали к берегу.
Прежде всего поразила пышная подтропическая растительность. На синем небе ярко выделялись яркозеленые шапки пальм. Маленькие хижины гавайцев среди мощных высоких деревьев казались какими-то спичечными коробочками. Поразили нас и гавайские грузчики. Громадного роста, мощные, загорелые, они, как перышки, перебрасывали огромные тяжелые тюки. Японцы по сравнению с ними казались пигмеями.
Как только пароход остановился и ветер стих, мы почувствовали настоящую тропическую жару. Стоянка предполагалась довольно длительная; пароход должен был производить погрузку не менее 24 часов. На берег никого из пассажиров не пустили. Раздосадованные этим, блуждая бесцельно по пароходу, мы забрались на верхнюю палубу, разделись и, не долго думая, бросились в море.
С наслаждением ныряли мы в теплой прозрачной воде, кувыркались, изображая дельфинов, плавали всеми известными нам способами. Между тем на пароходе заметили наше исчезновение. Администрация всполошилась. Полицейские решили очевидно, что мы отправились вплавь на Гавайские острова, чтобы поднять там большевистское восстание.
Через несколько минут за нами снарядилась настоящая погоня. Мы немало были поражены, когда наше мирное купание было прервано криками настигшего нас в лодке полицейского. Нас моментально под конвоем доставили на пароход.
С тех пор слежка за нами увеличилась. Особенно тщательно охраняли нас в Сан-Франциско. Огромные уходящие вдаль небоскребы в несколько десятков этажей произвели на нас достаточно сильное впечатление. Еще поразили нас снующие по городу вагонетки, развозящие грузы. Их по несколько штук тянула какая-то машина, напоминающая наш трактор. Как только мы вошли в порт, всех пассажиров выгрузили на платформу, а на пароходе начали производить дезинфекцию. Мы все время находились под бдительным контролем полиции. О том, чтобы сделать хоть шаг по направлению к городу, нечего было и думать. Когда мы вернулись на пароход, на него напала целая армия проповедников и миссионеров.
Несмотря на все уверения в нашей безгрешности и вообще непричастности к этому делу, они надавали и наложили на наши койки целые кипы церковных брошюр и евангелий.
Здесь же сел на пароход миссионер, который ехал в Южную Америку обращать оставшихся в живых индейцев на "истинный путь". Провожала его целая организация хорошо одетых молодых людей и долго пела псалмы и священные песни. Когда мы спросили одного из раздатчиков всей этой литературы, почему не видно рабочих среди провожающих, то он "вполне обоснованно" ответил, что они сейчас работают и следовательно не могут бросить своего дела. Мы конечно этому поверили. Так, под пение и молитвы, пароход отошел от Сан-Франциско.
17 октября. И вот мы опять на твердой земле.
Сорок длинных дней и ночей прошли, как целый год. Когда наконец показались берега Мексики и замелькал вдали порт Манзанилло, где мы должны были высадиться, мы готовы были прыгать и плясать от радости.
Мы отдыхали после сорокадневного заключения, правда на большом пароходе, но все-таки заключения, потому что мы не могли ни на минуту покинуть его и даже просто поплавать в море; жить на твердой земле и двигаться в любом направлении. Не чувствовать над собой постоянной опеки японских сыщиков казалось нам настоящим счастьем.
Маленький разбросанный на горах Манзанилло казался нам лучшим городом мира. Яркая сочная зелень почти совсем закрывала постройки. Высоко в небе над ними подымались шапки пальм.
Пароход медленно подходит к берегу. Останавливается на рейде. Наконец якорь брошен. К пароходу подплывает небольшой катер. Безропотно ожидавшие 40 дней мексиканских берегов пассажиры боятся теперь потерять на пароходе лишнюю минуту и толпятся перед выходом, стараясь первыми захватить места на катере.
Мы признаться немного беспокоились, что у нас нет "предъявительских". От всех наших китайских богатств осталось только 37 долларов, мы же согласно установленным в Мексике правилам должны были предъявить не меньше 100 долларов каждый. При выходе с парохода все пассажиры должны были пройти через эмиграционный кордон. Когда мы со своими велосипедами и без всяких чемоданов предстали пред светлые очи эмиграционного комиссара, он весьма подозрительно нас осмотрел. А когда еще оказалось, что в наших карманах с трудом наскреблось 37 долларов, он бесповоротно отказался пустить нас на мексиканскую территорию.
Немного опечаленные, но все же не безнадежно отчаявшиеся, мы вернулись на пароход, уверенные в глубине души, что японцы не повезут нас обратно и придумают какой-нибудь выход, чтобы не загружать пароход бесплатными пассажирами.
Только мы стали располагаться на ночлег, как к нам подошел японский консул и предложил нам взять у кого-нибудь временно денег, для "показа", с тем, чтобы мы их вернули после того, как получим разрешение высадиться.
Мы отправились к нашим друзьям — американским рабочим, которые сели на пароход в Сан-Франциско и, по нашим расчетам, должны были иметь с собой деньги. С большой радостью они нам оказали эту услугу, гордые тем, что они могут помочь "советским гражданам".
Когда мы теперь появились перед таможенным комиссаром с двумястами долларов, он не стал раздумывать над тем, откуда они у нас взялись. Удовлетворенный формальностью, он преспокойно пропустил нас на берег.
Наши кредиторы тоже высадились вместе с нами, правда без вещей, так как они должны были ехать дальше. Отойдя от берега, чтобы полиция не заметила нашей сделки, мы вернули 200 долларов и, дружески распрощавшись, расстались.
Манзанилло — небольшой городок, всего с 3 тысячами жителей. Самое красивое в нем — это вид на море. Сам городок — грязное, полуразвалившееся местечко. Масса разрушенных зданий, масса развалин. Улицы заросли травой, засыпаны камнями.
Из-за невероятной жары мы не в силах были долго бродить по городу. Даже в тени чувствовалось палящее южное солнце. На улицах было пустынно. В самые жаркие дневные часы в Мексике закрыты все учреждения, и работа производится главным образом утром и вечером.
Здесь опять, как в Китае и Японии, нам пришлось страдать из-за незнания языка. Английский язык, который мы успели немного изучить за время нашего пребывания в Китае и на пароходе, здесь был совершенно не нужен.
Опять нам пришлось восстанавливать свои артистические способности и жестами и мимикой объяснять наши желания и просьбы.
Дело конечно не обходилось без курьезов. Однажды Илье вместо воды принесли соленую рыбу, а я вместо пера, которым собирался написать письмо, получил счет от хозяина гостиницы и носильщика.
Рано утром мы отправились в местную "командансию", отметились там, начистили и смазали наши велосипеды и отправились в глубь Мексики.
Путь наш лежал к столице Мексики — Мексико-Сити. Первые несколько километров мы проехали вдоль линии железной дороги. Довольно быстро эта дорога нам изрядно надоела. По правую сторону показалась соблазнительная тропинка, которая причудливо извивалась между деревьями. Без долгих размышлений мы бросили линию железной дороги и отправились по тропинке. Первые два километра мы ехали по твердому, крепкому грунту. Однако хорошая дорога тянулась недолго. Колеса велосипедов начали вязнуть в песке.
Проехав несколько километров, мы должны были слезть с велосипедов и тащить их на себе.
Песок становился все глубже и глубже. Среди этого песка предательски зарывались колючки и без конца прокалывали шины велосипедов.
Шины глубоко вздыхали. За каждым вздохом следовала остановка, заклейка шин и дальше новое путешествие по новым колючкам. Страдания наши еще больше увеличились от невероятной жары. Солнце прожигало насквозь рубашку, кепку, трусы, накаливало руль так, что к нему нельзя было прикоснуться. И, что хуже всего, не было воды.
Фляжки мы давно уже потеряли, никаких источников, ручейков или речек на нашем пути не попадалось. Снаружи мы были совсем мокрые, во рту же все пересохло; язык превратился в деревянную култышку, которая ворочалась с большим трудом.
Четыре прокола камер, один за другим, окончательно сгубили нас. Починять приходилось без воды, под жгучими лучами тропического солнца.
Измученные жарой и постоянными проколами, мы решили забраться в тень и там отдохнуть. Манили к себе высокие шапки пальм, горделиво покачивали причудливыми ветвями какие-то неведомые нам деревья. Лианы прихотливо перевивались между ветвями.
Мы бросили на землю наши плащи, упали на них, как подкошенные, и с наслаждением стали вдыхать влагу тропического леса. Однако нашему наслаждению не суждено было длиться долго. Не прошло и двух секунд, как над нами закружились огромные комариные стаи. Через минуту они уже превратились в сплошную серую тучу. Лицо, руки, ноги моментально были покрыты, словно густым вуалем, комариными полчищами. Мы отмахивались от них огромными ветками, в кровь исхлестали себе ноги, но победить эту мощную атаковавшую нас армию мы были не в силах.
Измученные этим отдыхом еще больше, чем предыдущим путешествием, снова двинулись в путь. Снова начались бесконечные проколы камер, бесконечные починки, заканчивающиеся опять новыми проколами. Тщетно всматривались мы вдаль в надежде увидать какое-нибудь жилье и там отдохнуть наконец от всех истязаний южной природы.
Солнце уже начало заходить. Надо было думать о ночлеге. Мы совершенно не знали, сколько мы прошли и сколько осталось еще до какого-нибудь жилья.
Стало темнеть. Двигаться дальше не было сил. Решили сделать привал. Где-то очень близко слышался шум моря. Ночлег у моря привлекал нас больше, чем на дороге, среди густого кустарника, где нигде нельзя было прилечь, чтобы не напороться на тысячи колючек. Пробираться с велосипедами по той чаще, которая росла по обе стороны дороги, нечего было и думать. Мы оставили велосипеды около дороги и отправились на войну с переплетавшимися ветками и колючками в поисках берега моря, где мы надеялись найти спокойный, удобный ночлег.
Однако через несколько минут мы поняли, что справиться с этим бесчисленным количеством колючек мы не в состоянии. Все лицо, тело, руки, рубашки были разорваны и исцарапаны до крови, а шум моря совсем не приближался. Оставаться в таком месте, где нельзя было даже сесть, чтобы не напороться на колючки, было немыслимо, и мы вернулись к велосипедам. Набрали сухих веток и разложили среди дороги костер.
Знаете ли вы, что такое москиты? Мошки, самые маленькие мошки, величиной меньше булавочной головки, и эти существа могут съедать человека без остатка? Мы к сожалению в эту ночь изучили их в совершенстве. Несмотря на страшную духоту, мы надели на себя все, что только было у нас в багаже. Сидели не рядом с костром, а верхом на нем и все-таки не было никакого спасения: москиты, мошки, комары обгладывали, обрывали по маленьким кусочкам все тело, прокусывали насквозь плащи, залезали под кепки и в ботинки.
Мы разожгли три костра, набросали туда зеленых веток, уселись сами в середину, дыму напустили столько, что дышать было трудно — и все-таки не помогло.
К этим истязаниям москитов прибавились новые прелести тропической ночи. Весь лес наполнился какими-то истошными звуками; жутко становилось от уханья незнакомых птиц и от завыванья койотов. На костер слетались сотнями летучие мыши, кружились над огнем, едва не задевали нас крыльями. Тьма стояла непроглядная.
Сидя друг против друга на расстоянии 20 сантиметров, мы могли различать друг друга только наощупь.
В добавление ко всему этому нам вспомнились утренние рассказы туземцев о каких-то "лес-тигрос". Особенно страшно стало от того, что не запаслись оружием, без которого здесь очень опасно.
Хотя путешествие под тропическим солнцем без еды и питья, без отдыха измучило нас, заснуть мы все же не могли. Всю ночь просидели около костра, отбиваясь от мошек и вздрагивая от раздирающих воздух звуков.
Наконец в пять часов черная поволока, закрывавшая небо сплошным покрывалом, начала постепенно проясняться. Наши костры догорали. Стало свежее. Трава и деревья покрылись росой, комары понемногу исчезали. Надо было вставать и идти дальше. О том, чтобы ехать, нечего было и думать.
Взглянув друг на друга, мы пришли в ужас. Лица наши напоминали перезревшую тыкву; руки превратились в перетянутую веревочкой толстую колбасу.
Во время войны с комарами и москитами мы немного забыли про жажду; теперь она вновь начала грызть нас не менее мучительно, чем миллиарды тропических насекомых, напавших на нас ночью.
Печально подняли мы наши машины и пустились в дорогу, стараясь использовать свежие утренние часы.
Вдруг меня осенила блестящая мысль:
- Вода под руками, а я умираю от жажды!
Положив машину, я принялся обсасывать обильную росу с растений. Трудно описать, какое я испытал блаженство. Как это я целый час был возле воды и не мог догадаться, где ее достать.
Яростно, пучок за пучком, воровал я влагу с растений. Особенно много ее было на листьях осоки. Как исступленный, набросился я на нее. Осока резала губы; вместе с росой я пил собственную кровь, глотал цветочные семена; давился обрывками трав, но разве это могло остановить жаждущего человека?..
За этим занятием меня застал Илья, отставший немного из-за новой порчи велосипеда. Сначала он ничего не мог понять. Дико было смотреть на ползающего человека, с окровавленным ртом, обсасывающего разные растения. Однако после некоторого колебания Илья последовал моему примеру. Около часа бродили мы по траве и сосали ее. После этого странного завтрака мы почувствовали себя значительно посвежевшими. Чтобы окончательно привести себя в порядок, я решил умыться. Теперь я уже изобрел более усовершенствованный способ собирания влаги. Я начал обтирать листья и травы носовым платком. Когда платок достаточно насытился влагой, я обтер им лицо.
Солнце начало уже изрядно припекать. Роса быстро испарилась. Значительно освеженные и очень довольные своей изобретательностью, мы садимся на велосипеды и двигаемся в путь. Дорога становится значительно лучше.
Солнце опять печет невыносимо. Мы снова слезаем с велосипедов и идем пешком. Начались проколы. Я сначала считал их, насчитал более 14 и бросил. Бесполезное дело — всех не пересчитаешь. Вспомнили свое путешествие по Сибири. Там два-три прокола в день были уже значительным событием. В течение всего шестимесячного пути по Сибири у нас было 6-8 серьезных поломок, а здесь их можно ожидать на каждом шагу.
Радуемся, что дело ограничивается пока только проколами. Дорога временами идет по совершенно дикой местности. Огромные скалы свисают над нашей головой, корни деревьев своими жесткими щупальцами вонзаются вдруг в дорогу и преграждают нам путь.
Ползем еще два часа; жилья и встречных нет и в помине. Солнце печет все сильнее, жажда возобновляется, чувствуем сильнейшую усталость. После долгих колебаний решаемся наконец заснуть. Кладем машины и идем в глубь леса. Над нами сплошная шапка ветвей с редкими просветами неба.
Вязнем в глинистой почве, едва пробираемся между сплетенными друг с другом деревьями. Опять те же предательские, цепляющиеся за платье, рвущие тело колючки.
Наконец набрели на тропинку. Идем по ней. Путь то и дело пересекают большие крабы с чудовищными клешнями. Два раза из-под ног выскочили большие ящерицы с панцырной шкурой. Наконец видна прогалина.
- Вода! — радостно кричит Илья.
Жадными, разгоряченными губами припадаем к ней и в ужасе отскакиваем.
- Соленая. Пить нельзя.
Не мало огорченные этим обстоятельством, однако с удовольствием шлепаем по воде и чувствуем, как сквозь ботинки проникает свежесть. Вдали виднеется заброшенная землянка. С тайной надеждой найти людей, а с ними и воду, идем по направлению к жилью. В землянке никого нет. Одни только голые стены и какая-то ящерка в углу встретили нас.
Почти без сознания повалились мы на каменный пол и, позабыв обо всем,
заснули.
Когда проснулись, жара уже спала; приближался вечер. Боясь снова ночевать в лесу, мы решили как можно скорее двинуться в путь. Без труда разыскали наши машины. Никем не тронутые, они лежали в траве. Несколько минут провозились с проколотыми камерами, заклеили все изъяны и двинулись в дорогу.
18 октября. Второй день мы едем по непроходимым дебрям, не встречая не единого человека.
У меня уже несколько раз мелькала зловещая мысль:
- Не заблудились ли мы?
По озабоченному виду Ильи я догадывался, что и он думает о том же. Однако друг другу мы ничего не говорим, боясь разговорами и обсуждениями усилить эти еще не совсем осознанные страхи. Вдруг вдали показался какой-то просвет.
В надежде найти там селенье мы торопились, как только было возможно торопиться по предательской, усыпанной колючками дороге.
Трудно описать нашу радость, когда мы выехали к полотну железной дороги. Все наши опасения о неправильно выбранной дороге мигом рассеялись. Решили ехать по шпалам, чтобы поскорее добраться до какого-нибудь жилья. Вечерело. Надо было спешить.
Через несколько минут мы увидели вдали какие-то темные силуэты. "Наверное, ремонтные рабочие", — решили мы, И действительно, когда подъехали ближе, то увидели загорелых, почти краснокожих людей. В широкополых шляпах, с длинными черными усами они нам показались очень суровыми, и встреть мы их не на полотне железной дороги с кирками и лопатами, а где-нибудь в лесу, мы бы их без сомнения, приняли за бандитов.
Однако эти люди очень дружелюбно с нами поздоровались и, побросав работу, столпились около нас, рассчитывая очевидно поговорить "по душам". Очень огорченные нашим незнанием испанского языка, они объяснили нам знаками, что до ближайшего селения не больше километра, и снова принялись за работу.
Окрыленные надеждами, мы стремительно тронулись в путь. Вскоре показалась водонапорная башня. Навстречу нам шли два крестьянина. Видя, что с нас градом льется пот, они дали нам сосуды из тыквы, наполненные водой. Долго мы не отрывались от горлышка. Крестьяне смеялись, удивляясь, сколько может выпить человек сразу.
В сумерки добрались до селения.
Жизнь в местечке шла полным ходом. Все двери и окна в домах были открыты. Оттуда неслись звуки граммофонов, мандолин, гитар, пианол, маримбы и других инструментов, Вся улица была заполнена звуками. Веселые мексиканцы не могут жить без музыки.
На наш вопрос о том, где бы нам остановиться, нам указа ли единственную в этом селении гостиницу.
Растянувшись после купанья на мягкой кровати, покрытой белоснежной простыней, мы вспомнили разостланные на пыльной дороге плащи, три костра, поднимающиеся тучи дыма и двух жалких отбивающихся от москитов путников, и покатились от смеха. Измученные 48-часовым путешествием по тропической жаре и ночевкой с москитами, мы быстро заснули.
На другой день, освеженные морским купанием, отправились в дальнейший путь. Решили ехать вдоль полотна железной дороги. Но узенькая дорожка около линии была неудобна для велосипеда; часто приходилось слезать и идти по полотну, так как дорожка пропадала. Местность стала еще глуше. Как две отвесные стены, зеленела по бокам чаща леса. Громадные черные птицы с красными клювами взлетали вверх при нашем появлении. В этот день нам много раз пришлось пожалеть, что у нас нет оружия. Для охотника здесь раздолье. Часто из кустов около самой дороги выбегали вспугнутые нами серны, козлы и дикие бараны.
Попугаи же, особенно к вечеру, целыми стаями летали над нашими головами и криками совершенно оглушали нас. Наступил вечер. Тропинка возле линии сошла с насыпи вниз и мы выехали к небольшому разъезду. Здесь стояло не больше 8 построек с низкими крышами. Ломаным испанским языком мы попросили разрешения остаться переночевать.
Рабочий, к которому мы обратились с этим вопросом, узнав, что мы русские, с радостью повел нас к себе в гости. Мы вошли в низенькую глиняную хижину. Земляной пол, закопченый потолок, очаг из глины, два висячих гамака, освещенных коптящим фитилем, — обычная обстановка мексиканского рабочего.
Он усадил нас за самодельный стол на деревянные обрубки, заменявшие стулья, представил жене и попросил ее накормить нас.
На стене на деревянных колышках висело несколько тарелок и чашек. В углу, вместо ведер, стояли железные банки от газолина, наполненные водой. На маленьком столике в углу стоял граммофон, эта обязательная принадлежать каждого мексиканского жилища. На стене висела какая-то странная гитара и несколько картинок религиозного характера.
На столе скоро появились две небольших тарелочки, наполненные супом красного цвета с крошечным кусочком мяса. Суп был вкусный, но очень острый, с большим количеством перца. Вместо хлеба нам дали кукурузные лепешки. Спать нас уложили на дворе, так как в доме не было лишнего места.
После городка Колимы наш путь свернул на север, и местность начала сильно меняться. До сих пор мы ехали почти все время по ровному месту, заросшему лесами и тропической растительностью. Теперь же начались горы. Леса стали попадаться значительно меньше, появились возделанные поля и пастбища.
По дороге стали встречаться крестьяне, отправляющиеся по делам в город. Маленький осел, по местному названию "бурро", семеня ножками и похлопывая ушами, тащит на себе груз, состоящий обычно из ящиков, укрепленных на спине. Иногда на муле, ростом немного более осла, восседает хозяин.
Мексиканец на седле представляет довольно забавную картину.
Спина мула проваливается немного вниз под тяжестью седока, ноги которого беспомощно свешиваются, едва не касаясь земли. Часто бывает, что босые ноги вдеты в деревянные стремена и вооружены громадными, колесообразными шпорами. На голове большая широкополая шляпа сомбреро, на плечах "сарапе". Почти все вооружены.
Однажды мы были свидетелями любопытной картины.
В кантину, где мы пили квас, вошел рослый мексиканец в сомбреро, с причудливо перекинутым через плечо сарапе, с болтающимся на поясе огромным револьвером.
Остановившись у стойки, он громким голосом позвал хозяина.
Тот очевидно где-то замешкался и не появился на окрик. Мексиканец снова, закричал зычным голосом.
Хозяина нет. Разъяренный длительным ожиданием, нетерпеливый посетитель выхватывает револьвер и начинает стрелять в воздух.
Когда наконец появился перепуганный хозяин, мексиканец спокойно попросил себе вина и, швырнув полагающуюся с него монету, начал безмятежно попивать из поставленной ему кружки. Все посетители кантины не обратили на это событие никакого внимания.
Не менее поражены мы были странным употреблением револьвера на вечеринке с танцами, где подвыпившая молодежь начала развлекаться выстрелами в стены и потолок.
После того, как мы расстались с лесами, путешествие наше пошло гораздо спокойнее.
Никаких приключений... Даже начинает надоедать. По обеим сторонам дороги тянутся бесконечные поля.
Они совсем не похожи на отлично разделанные японские пoля; даже китайские рисовые плантации по сравнению ними кажутся чудом техники. Странно смотреть на крестьян, которые самодельной сохой, сделанной из кривого дерева, с большим трудом взрыхляют твердую почву.
На следующий день мы оказались свидетелями одного нового для нас зрелища.
Уже совсем стемнело, когда мы подъехали к селению, где думали остановиться на ночлег. Спускаясь с горы, под которой находилось это селение, мы обратили внимание на кое-то странное освещение.
Подъехав к плаццо, мы увидели своеобразную картину. Кругом пылали огромные костры, в которые все время подбрасывались огромные охапки сухих ветвей. На фоне этого фантастического освещения двигались фигуры мексиканцев и индейцев, завернутые в сарапе, с огромными нахлобученными на лоб сомбреро.
Когда мы подошли ближе, вся эта странная процессия двинулась нам навстречу. Впереди неистово отбивали какой-то странный танец барабанщики. За ними слегка повизгивали флейтисты. Получалась весьма своеобразная мелодия.
За оркестром следовала набожная толпа, несущая на длинных шестах какие-то странные изображения из бумаги,
В толпе было много женщин. Они не носят сарапе и сомбреро, но и их вид, в длинных шалях, которыми они покрывают голову и закутывают все туловище, на фоне ночного освещения тоже был достаточно фантастичен!
Остановившись на ночлег, мы долго расспрашивали нашего хозяина, что это за процессия попалась нам навстречу, Однако при нашем знании испанского языка мы могли понять только то, что это религиозное шествие.
Когда мы здесь попробовали было применить "японский метод" объяснения на записках, у нас ничего не вышло. Обычно крестьяне, которым мы предлагали их прочесть, говорили, что они неграмотны.
Самыми образованными людьми в деревнях здесь являются католические священники. Пользуясь этим, они беспощадно обирают народ. Мы были свидетелями любопытного случая в местечке Санта Анне.
В лавке встретились полный бритый патер и худощавый крестьянин, только что купивший соли.
- Почему ты не уплатил мне за панихиду по жене?- обратился он к крестьянину.
- Очень просто, мой господин, у меня нет денег.
- Однако ты купил соли. Давай ее сейчас сюда.
Священник бесцеремонно вырвал соль из рук крестьянина и положил ее в свой глубокий карман.
7 ноября. Уже около трех недель едем мы по Мексике. Приспособились к жаре и новым условиям езды. Выезжаем обычно, как только начинает светать. В самую жару делаем привал. Стараемся выбрать для отдыха тенистое место.
Это далеко не всегда удается. Бывают дни, когда, кроме кактусов и агав, не встретишь ни одного растеньица. Но мы изобрели ловкий способ устраивать тень. Останавливаясь на отдых, мы перевертываем вверх колесами свои велосипеды, натягиваем на них плащи и блаженствуем в тени, созданной этой редкостной постройкой.
Во время этих привалов мы обычно обедаем, — опыт научил нас не останавливаться для этого в мексиканских деревушках.
Суп, когда-то так нам нравившийся, успел уже достаточно надоесть. Особенно раздражает нас огромное количество чили — перца, которым мексиканцы обильно уснащают все свои кушанья. Кроме того, мексиканки обычно так долго возятся с приготовлением пищи, что на обед приходится тратить очень много времени.
Мы теперь закупаем в каждом городе изрядное количество консервов. В маленьких селениях можно достать сколько угодно самых изысканных и необычайно дешевых фруктов; здесь же обычно покупаем тортильи — маисовые лепешки, которые заменяют хлеб.
Сидя под тенью своих собственных плащей, мы мирно обедаем, закусывая консервы фруктами. После этого мы обычно заваливаемся спать, и, когда солнце начинает уже спускаться к горизонту, освеженные отдыхом, продолжаем свой путь.
Постепенно начинаем изучать мексиканский язык. Самые необходимые слова мы уже усвоили. Встречают нас повсюду очень гостеприимно и приветливо и не менее приветливо стараются стянуть с нас как можно больше денег.
Наконец после продолжительного путешествия по сплошному плоскогорью, после долгих и утомительных подъемов мы добрались до Мексико-Сити, столицы страны.
Проехав предместья, мы въехали в центральную часть города.
Как и всегда, за нами следовали целые толпы любопытных, благодаря услугам которых мы добрались наконец до здания нашего консульства. Здесь мы встретили теплый, радушный привет. Нам дали комнату и всячески позаботились о нас.
К этому моменту у нас оставалось всего 8 руб., и ехать дальше было нельзя. По старой памяти, стали писать в Москву и искать работы.
На третий день после нашего приезда к нам явились представители спортклубов с извинением, что по незнанию не встретили нас, и предложили устроить торжественную встречу. Мы охотно приняли приглашение. Через два дня в парке Чапультепек нам была устроена встреча одним из велоклубов "Радио". Газеты следующего дня посвятили нашему приезду целую страницу.
В ожидании вестей из Москвы мы знакомились с городом. Он поразил нас своей оживленностью. На улицах масса автомобилей.
Город расположен в большой котловине между гор. На фоне синего южного неба сверкают снежные верхушки гор.
Дома с плоскими крышами придают городу довольно своеобразный вид. Центральные улицы залиты асфальтом. Часть построек староиспанского стиля с внутренними дворами, с железными решетками на окнах.
По городу ходит очень много небольших автобусов. У них довольно потрепанный вид. По крыльям автобусов все время обезьянами лазят кондуктора, выкрикивая протяжным голосом: "Есть свободные места. Есть свободные места".
Самые шикарные здания в городе — огромные соборы, построенные с необычайным богатством и пышностью.
Особенно резко бросается в глаза в Мексико-Сити разница между центром и окраинами. В центре все оборудовано по-американски, на окраине же — вымощенные булыжником мостовые, валяющиеся в пыли ребятишки.
В один из первых дней нашего приезда мы отправились осматривать гордость Мексико-Сити — громадный парк, разбросанный около дворца президента.
Здесь сосредоточены все редкостные растения, растущие в Мексике. Мы, видевшие уже немало за время нашего путешествия, останавливались подчас, совершенно ошеломленные необычайной изобретательностью мексиканской природы. Особенно нас поразило огромное дерево, имеющее 22 шага в окружности. Парк содержится в образцовом порядке. Аллеи залиты асфальтом. Деревья подстрижены, дорожки подчищены. Масса необычайно ярких и на редкость крупных цветов, аромат которых разносится чуть ли не на несколько километров.
В праздничные дни парк полон публики. Особенно много в нем рабочих, так как театры для них дороги.
В ожидании работы мы посетили ряд рабочих клубов. Главное внимание в них обращается на музыку и пение. Почти в каждом клубе проводится обучение грамоте. Посещают клубы главным образом молодежь и дети; только изредка встретишь взрослых. Рабочие встречали нас всегда с большой радостью. В некоторых клубах в честь нашего прихода хоровой кружок исполнял "Варшавянку".
Знакомясь день за днем с городом, мы заметили одну характерную особенность. Все роскошные магазины, а также и магазины с орудиями сельского хозяйства находятся в руках иностранцев. Влияние иностранцев проглядывает всюду; в их руках сосредоточены фабрики и заводы. Школ в столице достаточно, но к сожалению только в столице. Одна рабочая школа, которую мы осмотрели, очень напоминала нам наш фабзавуч. При школе есть мастерские: столярные, слесарные, токарные, типографии и пр. Ученики — с 6 до 18 лет. Общеобразовательные предметы чередуются с профессиональными. Окончившие получают звание ученика названной профессии. В школе существует самоуправление, вплоть до суда и собственных банкнотов.
Девятилетний кассир с гордостью принес нам дензнаки школы, имеющие обращение внутри школы и в их кооперативе. Ученики с охотой показывали всю школу и закидывали нас вопросами о том, как живет наша молодежь. Им хотелось завязать переписку с нашими фабзавучами. Мы дали им два адреса.
Мы конечно, как и все жители Мексико-Сити, считали своим долгом посетить корриду — знаменитый "бой быков", С волнением подошли мы к огромному амфитеатру, вмещающему 8.000 зрителей. Внутри круглая арена, 50 метров в диаметре.
Мы сидим на самом верху вместе с рабочими, а внизу помещается мексиканская знать. Охваченные общим волнением, с напряжением ждем начала.
Играет оркестр. Взоры всех устремлены на центральную ложу, где сидит "королева".
Но вот она делает легкий знак рукой, и коррида начинается.
Под звуки марша выходят матадоры, пикадоры, бандерильеры и прислуга. Блестящие шитые золотом курточки и плотно охватывающие ноги рейтузы показывают стройные фигуры бойцов. Особые шапочки, обшитые черным барашком, отмечают матадоров, т. е. людей, убивающих быков. На лошадях едут пикадоры, обязанность которых ранить и дразнить быка; бандерильеры с палочками, которые вонзают в быка до его единоборства с человеком. За ними следует прислуга с мулами, освобождающая арену от убитого быка. Горделиво посматривая на публику, все проходят мерным шагом под гром аплодисментов. Публика неистовствует от восторга, видя своих любимцев.
Дальше прислуга уходит с парада; остаются тореадоры с большими цветными плащами и пикадоры. У пикадоров ярко красные плащи особенно разъяряющие быка. Тореадоры с плащами разных цветов располагаются неподалеку от четырех прикрытий, на полметра выступающих из совершенно замкнутого круга, отделяющего арену от публики. Эти прикрытия необходимы для того, чтобы вовремя спастись от неожиданного нападения быка.
Судьи корриды помещаются в особом месте среди публики. Они дают знак музыкантам, и те играют призывной сигнал к выпуску быка.
Матадор кланяется королеве, затем публике и кладет плащ, эспаду и шапочку на барьер ложи "королевы". Музыка снова играет марш.
Красивое молодое животное вихрем выносится на арену. От света, музыки и массы публики бык совсем безумеет. Он тщательно ищет выхода, бегая по арене. Пикадор, гордо сидя на лошади, держит в руке деревянную пику длиной в 2,5 метра. Выждав некоторое время, он бросается наперерез быку, вызывая его на бой. Тот сначала избегает встречи, наконец, разоренный пикадором, быстро, изогнув голову, бросается на лошадь, втыкает ей в брюхо острые рога и, поднимаясь, распарывает брюхо и выпускает внутренности.
Пикадор от наступления переходит к защите; он вонзает пику в шею быка и слетает с лошади. Публика аплодирует с такой силой, что дрожат стены, и кажется вот-вот рухнет здание.
Несчастная, еще живая, лошадь бежит по арене с выпущенными внутренностями. Наконец опытная рука специального убойщика коротким ударом острого клинка прекращает страдания животного.
За первым пикадором следует второй. Снова пикадор гарцует на лошади. Разъяренный предыдущим нападением, бык сразу бросается в бой. Падает еще одна жертва. Пикадор едва успевает спастись от нового нападения. Рассвирепевший бык, с обагренной кровью головой, бешено мечется по арене.
После этого появляются на сцену снова тореадоры. Ловкие, изящные, они носятся с красными плащами, расстилая их перед продолжающим неистовствовать быком. Так дразнят они быка минут пять. Не успевший удачно вывернуться тореадор быстро и ловко прыгнул за барьер и бык вонзился в твердое дерево рогами. Но тут же перед ним разостлан новый плащ. Бык яростно тычет в него рогами; однако тореадор быстро скрывается. Публика в восторге, но стоит тореадору сделать неловкое движение, как публика свищет, кидает в неудачника окурками, гнилыми апельсинами и всем, что попадает под руки.
Долго носятся по арене тореадоры, долго неистовствует от неудачных нападений разъяренный бык. Но вот на арену выступает безоружный матадор. Он ловко машет красным плащом прямо перед мордой быка, держа капу в руках. Когда бык бросается к нему, он приподымает или опускает капу, пропускает быка, делая шаг в сторону. Много разнообразных движений проделывает он. Все они основаны на ловкости, хладнокровии и находчивости. Публика следит за каждым движением; беспрерывно слышатся восклицания, поощрения, вздохи и восторги.
Вслед за матадором по сигналу выходит бандерильер с двумя заостренными палочками. Утомленный, измученный бык останавливается в недоумении, ища на кого бы ему накинуться.
Увидя бандерильера, бык готовится к нападению, мотая головой и разрыхляя землю передними копытами. Его противник делает несколько шагов вперед и топает ногой. Бык стремительно бросается на него, опустив голову вниз. Еще одно легкое движение и бандерильер бросается вперед, вонзив быку две палочки возле начала шейных позвонков. Бандерильер прыгает в сторону и быстро уходит.
Этот поединок продолжается до тех пор, пока в спине быка не окажется шесть палочек с цветными бумажками.
Они еще больше раздражают быка, и он пытается сбросить их. Неудачно воткнутые палочки сбрасываются и заменяются новыми.
После бандерильеров снова выходит матадор. В его руках острая эспада. Становясь возле быка, он, придерживая покрытую капой эспаду, машет ею перед обезумевшим быком; проделывает ряд замечательных трюков, стоя на коленях; заставляет быка бросаться и ловко отскакивает; плотно прислоняясь к боку быка, ударяет его ладонью по лбу и, взмахнув капой, поворачивается кругом.
Публика с напряженным вниманием следит за боем.
Наконец, отойдя на 4 шага, матадор намечает место удара в позвонки быка вытянутой эспадой в согнутой правой руке. Пригнутая голова быка готова взять на воздух смельчака, но еще один миг — и эспада вонзилась в шею животного по самую рукоятку.
Кровавый спектакль закончился. Бык падает, из его горла льется кровь. Публика ревет от восторга. Шляпы без конца летят к ногам победителя. Под звуки марша матадор раскланивается. Прислуга быстро убирает быка, волоча по песку арены остатки кровавого зрелища. За первым быком идет второй, третий, и так до шести.
Газеты уделяют корриде целый лист. Это одно из самых значительных событий в Мексике.
Надо признаться, что это зрелище нас не особенно увлекло, домой мы пришли совершенно разбитые.
Знакомясь с обычаями Мексики, мы не забывали вместе с тем ежедневно посещать наше посольство и справлялись относительно работы. Однажды мы были приятно поражены известием о том, что в Мексико-Сити на днях прибывает наша ботаническая экспедиция, которая должна в отправиться в Южную Америку.
- Экспедиции наверно понадобятся технические работники, и мы вас туда пристроим, — радостно сообщил нам секретарь посольства.
Через несколько дней нас зачислили техническими работниками ботанической экспедиции.
24 декабря. Впервые за все время путешествия мы расстались с велосипедами. Правда и до сих пор были у нас случаи, когда приходилось прибегать к другим способам сообщения, но велосипеды всегда были с нами. Теперь мы с ними простились надолго, так как экспедиция возлагала на нас целый ряд обязанностей, при которых наши велосипеды были бы обузой.
Экспедиция почти сплошь состояла из ботаников-специалистов. Преследовала она чисто научные цели — ознакомление с растительностью Мексики и Южной Америки; кроме того предполагалось особо тщательно обследовать различные породы каучуковых деревьев с тем, чтобы их можно было развести у нас на родине.
В Тапачуле начальник нашей экспедиции получил все необходимые сведения о каучуковых плантациях, и мы отправились в путь.
На небольшом разъезде, где поезд стоял всего с минуту, нам надо было высадиться. С лихорадочной быстротой мы выгружали наш багаж, состоящий чуть ли не из 100 мест.
Проехав около трех километров, мы добрались до первой каучуковой плантации поселка Закоальпа.
Между высоких мощных деревьев маленькие полуразрушенные хижины рабочих почти незаметны.
Нас встретили в поселке с большими почестями, отвели нам специальный барак, предназначенный для канцелярии плантации.
Несмотря на то, что уже наступил вечер, было невероятно жарко. Мы решили лечь спать в гамаках. Когда мы начали растягивать наши гамаки между деревьями, сопровождавшие экспедицию индейцы пришли в ужас, они знаками объяснили нам, что на этих деревьях водится несметное количество разных зловредных насекомых и спать тут опасно. Пришлось нам растянуть свои гамаки между столбами террасы.
На следующее утро мы уговорились с индейцем Николосом, что вместе с ним пойдем на добычу каучука.
Чуть только рассвело, наш спутник разбудил нас. Ночевка в гамаках нам не обошлась даром. Все лицо у каждого из нас представляло сплошную опухоль. Москиты не упустили случая полакомиться свежей европейской кровью.
Почесываясь и ежась от укусов, мы однако быстро собрались в дорогу.
Начинало светать. Как только мы зашли в густые тропические заросли, нас охватил мрак. Едва вырисовывались силуэты деревьев. Ни один лист не шелохнулся. Охватила поднимающаяся от земли сырость.
Мы по совету индейцев надели высокие кожаные гетры, чтобы предохранить себя от укусов змей. Вооруженные мачетами и револьверами, с огромными фляжками за поясом, мы имели довольно воинственный вид.
Еще более причудливо выглядел Николос. На спине у него был укреплен большой бидон для сливания каучукового сока; к поясу были привязаны 40 чашек, в которые добывается сок; в руках он держал специальный инструмент с заостренным наконечником — для подрезания коры. Кроме того тут же торчала мачета — необходимое орудие каждого индейца, отправляющегося в путь. Этими мачетами обычно расчищают себе дорогу в непроходимых южных лесах.
Через несколько минут пути мы были уже в густых зарослях кастильоа — деревьев, из которых добывается густой молочного цвета сок; из него делается потом каучук.
Кастильоа — высокие деревья, напоминающие немного наши тополя. Кора их вся изрезана поперечными полосами.
Когда мы подошли к одному такому дереву, Николос показал нам наглядно, как добывают сок. Накинув веревку на дерево, он с ловкостью обезьяны взобрался на высоту нескольких метров. Забраться на дерево прямо по стволу было невозможно, так как на расстоянии 3-5 метров не росло никаких веток. Мачетой Николос очистил ветки от лиан, подобрался к самому стволу и принялся делать надрезы.
Надрезы делаются вокруг дерева наклонно, так что нижние концы их почти соединяются. Здесь надрезается большая продольная полоса, которая спускается к самому краю, где и ставится чашечка.
С необычайной быстротой и ловкостью лазил Николос по деревьям. Под каждое дерево он подставлял маленькую деревянную чашечку. Как только чашечка наполнялась, он сливал сок в бидон и снова ставил чашку на прежнее место, чтобы не пропало ни одной капли драгоценной жидкости.
Начало светать. Мы уже ясно различали силуэты индейцев, проворно лазающих по деревьям. Казалось весь лес наполнен какими-то странными двуногими животными.
Как только наступила жара, работа прекратилась. Здесь возможно работать только на рассвете и после того, как спадет зной. Все остальное время стоит такая невыносимая жара, что трудно пошевелить пальцем.
Мы получили задание от начальника экспедиции собрать листья костильоа, собрать образцы деревьев и населяющих их паразитов. Пока Николас делал свое дело, мы собирали материал для гербария.
На следующий день нам пришлось взять на себя хозяйственные хлопоты. Разложив костер, водрузив посредине его таганок, мы принялись за приготовление обеда. В наших условиях это было не особенно сложным делом. Варили взятое с собой мясо. Особенно все любили черепаховый суп. На второе у нас обычно бывали консервы, на третье растущие повсюду в изобилии фрукты. Запивали все вкусным соком кокосовых орехов.
Однажды вечером из-под таганка, который нам вздумалось переложить, выскочил скорпион.
Это небольшое насекомое, длиной в 7-5 сантиметров, наделало большой переполох. Черный, бархатистый, с загнутым кверху хвостиком, скорпион, словно обрадованный тем, что ему наконец удалось выбраться на свободу, стремглав бросился в угол комнаты.
Моментально угол этот опустел. Индейцы подняли невероятный гвалт.
- Осторожнее, синьор. Его надо умертвить, — кричали они, носясь по комнате в погоне за проворным скорпионом.
На крик сбежалось еще несколько индейцев. Они с необычайной предприимчивостью принялись охотиться за скорпионом, и через несколько минут он был убит.
- Укусит — умрешь, — вразумительно рассказывал Николос о свойствах скорпиона, возмущаясь нашим спокойным видом.
Услышав от рабочих поселка, что недалеко находится замечательное селение, славящееся секретным производством особого питательного вещества "коко", мы решили туда съездить. Это вещество обладает необыкновенным свойством: употребляя его, человек может сохранять работоспособность в течение 4-5 дней, не принимая другой пищи. Начальник экспедиции охотно отпустил нас с Ильей в это путешествие. Поехали верхом.
Часа через два быстрой езды мы увидели, что вполне успеем доехать засветло, и так как по дороге попадалось много неизвестных фруктов и растений, решили посмотреть их поближе. Привязали лошадей к громадным лианам, свесившимся с высоких деревьев, и, расчищая себе дорогу мачетами, пошли к стоявшему невдалеке дереву, сплошь обвешанному небольшими золотистыми плодами. Мы съели по несколько плодов и, рассматривая другие деревья и растения, незаметно отошли в сторону от тропинки шагов на 200.
Илья заметил довольно высоко висящий на дереве большой плод и, стараясь сшибить его, бросил вверх палку.
Это оказалось как бы сигналом. Со всех сторон на нас градом посыпались всевозможные плоды, фрукты и сучья деревьев.
У каждого из нас на поясе висело по громадному мексиканскому пистолету. Закрывая левыми руками головы от всякой дряни, летевшей в нас, мы извлекли пистолеты и выпалили по несколько раз вверх. Обстрел прекратился и, выпрямившись, мы увидели удирающих врагов — юрких суетливых обезьян.
Потирая ушибленные места и сбрасывая раздавившиеся и прилипшие к одежде фрукты, мы сели на лошадей и поехали дальше.
Довольно скоро добрались мы до поселка, по внешнему виду ничем не отличающегося от других индейских селений этих мест. К сожалению, как это бывает почти всегда при первых встречах индейцев с белыми, нас приняли очень недоверчиво. Несмотря на все наши старания, разузнать что-нибудь о растении "коко" нам не удалось. Разочарованные, вернулись мы к месту ночлега.
Пробыв в Закуальпе несколько дней, мы отправились на остров на Тихом океане, где наши ботаники рассчитывали найти каучуковые деревья.
Первую часть пути нужно было проехать на волах. Индейцы запрягли волов в огромную колымагу с высокими колесами больше двух метров в диаметре.
- Наверно у Ильи-пророка и то такой великолепной колесницы нет, — смеялись мы, глядя на это редкостное сооружение XX века. Однако довольно быстро мы поняли смысл и значение этих колес.
Дорога шла по просеке тропического леса. Просека была проложена очень давно. Во многих местах поперек дороги лежали огромные поваленные деревья. С колесами меньшего размера совершенно невозможно проехать через них. Просека временами была так узка, что ветки деревьев во многих местах соединялись, переплетенные лианами.
Лианы низко спускались, и сидеть на возах было совершенно невозможно. Ветки хлестали нас по голове, сшибали шапки, царапали лица. Особенно неприятно было при этом то, что после каждого удара на нас сыпались целые груды насекомых, которые тут же начинали нас кусать. Пришлось слезть с возов и идти пешком.
По краям просеки росло очень много интересных растений, которые нам нужно было собирать.
Наши ботаники, не уставая, бросались от одного растения к другому, определяя их семейства и виды. Мы же, нацепив на головы купленные в Закуальпе высокие остроконечные соломенные шляпы, упражнялись в рубке мачетой и помогали в собирании интересных образцов для гербария.
После этого первого дня пути первый раз мы расставляли палатки в тропическом лесу. Возились с ними около двух часов.
Когда палатки были поставлены, индейцы долго их осматривали и ощупывали, восхищаясь ими...
Мы принялись за приготовление ужина. Хотели было организовать охрану лагеря, но потом решили, что опасности нам никакой не угрожает, и легли спать. Однако дежурных оказалось сколько хочешь; москиты так свирепо набросились на нас, что редким счастливчикам удалось заснуть. На следующий день, часам к трем, экспедиция добралась до стоявших недалеко от берега реки Рио-Нансинапа трех хижин с крышами из пальмовых листьев. В этих хижинах жили рыбаки-индейцы.
Вечером мы договорились с рыбаками о доставке нас в лодках на один из прибрежных островов и улеглись спать. Большие хорошие лодки, о которых шел разговор вечером, утром оказались простыми долбенками, т. е, знаменитыми майн-ридовскими пирогами с одним веслом, служащим одновременно и для гребли и для управления. Подвергаясь каждую минуту опасности свалиться вместе с каким-нибудь ящиком в воду, мы уселись прямо на дно лодок и отправились в путь.
Вначале река была очень узка и во многих местах настолько заросла водяными растениями, что даже узкие пироги лишь с большим трудом пробирались вперед. На ветках деревьев, росших на берегах, постоянно то появлялись, то исчезали большие, до 2 метров, игуаны. Это — огромные ящерицы самых разнообразных цветов.
Крупные и мелкие птицы всевозможных окрасок спокойно посматривали на проходящие мимо лодки. Здесь на них люди не охотились; поэтому они нас совершенно не боялись. Через несколько часов езды река стала шире, чище, и сильно изменился характер берегов.
Теперь мы уже ехали между двух стен мангровых зарослей.
Нас особенно поразил необыкновенный вид мангровых деревьев. Они пускают корень чуть ли не из середины дерева, и часть этих корней уходит в воду. Кажется, что дерево стоит на каких-то громадных щупальцах в воде. Благодаря густоте такого леса, берега совершенно не видно, и получается впечатление какого-то причудливого леса с корнями, растущими в воздухе.
К полудню, когда стало очень жарко, мы пробовали опускать руки в воду и мочить голову. Индейцы предупредили, что это очень опасно, так как в этой реке много аллигаторов (из породы крокодилов).
В середине дня наши лодки подъехали к небольшой индейской деревушке Ля-Пальма. Накупили там массу кокосовых орехов. На острове, куда мы ехали, пресной воды не было, но кокосовое молоко прекрасно утоляет жажду. Через несколько часов уже были у цели нашей поездки.
Подъехали к острову, когда уже стемнело. Смутно вырисовывались очертания берегов. Выбрали наиболее пологий песчаный берег и поставили там свои палатки. В эти два дня, проведенные у океана, наши ботаники отыскивали резиновые деревья, а мы несли охрану лагеря, занимались хозяйством, охотились и купались.
4 января 1926 г. Добравшись до линии железной дороги, мы сели на поезд и доехали до станции Халиско. Здесь мы погрузились на автомобили и отправились по направлению к штату Чиапас. Мексиканцы, по обыкновению, уверяли нас, что дорога очень хорошая. Оказалось, что она состояла из сплошных камней и рытвин, и оставалось только удивляться, как автомобиль проехал по этой дороге без единой поломки. В Тускле, главном городе штата, нам предстояло организовать караван.
Наш караван должен был состоять из семи верховых и одиннадцати грузовых мулов, нескольких погонщиков и двух или трех индейцев-носильщиков для переноски некоторых, боящихся тряски, аппаратов и материалов. Мы рассчитывали легко найти нужное количество мулов, седел и все необходимое для этого перехода. Оказалось однако, что в Тускле нет никаких транспортных предприятий, и нам пришлось просто ловить на улицах проезжающих крестьян и договариваться с ними. К конце первого дня поисков удалось наконец собрать целую группу индейцев-хозяев, и после долгих споров между собой они сговорились и предложили свои условия. Условия были не особенно жесткими, и на следущий день был назначен выезд.
С утра мы ходили покупать седла, смотрели мулов и нанимали носильщиков. В середине дня наконец навьючили багаж на мулов. В три часа выехали из города.
Везде, где бы нам ни приходилось останавливаться на ночлег, вечером всегда трудно бывало засыпать от жары и духоты, к утру же мы обязательно просыпались от холода.
Во все время дороги нас поражали своей необыкновенной выносливостью носильщики. По виду ничем не отличающиеся от других индейцев, небольшого роста, коренастые, с мускулистыми телами, они, несмотря на свою ношу, не только не отставали от каравана, но очень часто уходили даже вперед и ожидали нас. Груз здесь обыкновенно носят на спине и не поддерживают его руками, а, обвязывая веревками и ремнями, зацепляют за голову, отчего у большинства местных жителей сильно развиты шеи.
Через несколько дней такой езды мы подъехали к берегу довольно большой реки. Багаж был быстро перегружен на длинные, сделанные из целых деревьев, лодки и переправлен на другую сторону. Вслед за ним прямо в реку погнали всех мулов, пугавшихся довольно быстрого течения и не хотевших заходить в воду.
На другом берегу реки, на небольшой песчаной отмели, разбили палатки, приготовили все для ночлега и с наслаждением выкупались и помылись в освежающей прохладной воде.
После ужина все улеглись спать, и только два ботаника долго еще возились с собранными растениями, перекладывая их в сухую бумагу.
16 января. Без всяких событий и приключений мы доехали до местечка Копайналы где благодаря заботам Себадуа, уехавшего в это утро много раньше остальных, нас уже ждал готовый дом, почти весь предоставленный в полное распоряжение экспедиции.
Пока мы раскладывали кровати и тюки для растений, в комнате успела перебывать и представиться начальнику экспедиции вся местная знать. Остальное население поселка внимательно наблюдало за нашими действиями через двери и окна.
Очень скоро появилась маримба, вытребованная председателем местного муниципального совета. В продолжение всего вечера играла музыка в честь экспедиции. Поселок был очень польщен нашим посещением.
После ужина мексиканцы притащили с собой текиля (текиль — алкогольный напиток, напоминающий русскую водку) и устроили настоящее пиршество.
Празднование было очень несложным. Все дружно пили текилу без всякой закуски и рассказывали о разных случаях из жизни, об оружии, об охоте и пр.
Маримба играла непрерывно, мексиканцы танцовали свой национальный танец топатийю и всякими способами выражали нам свое расположение.
Один только профессор Б. решительно отказался от участия в смычке с мексиканцами. Отгородившись своей кроватью с москитником от общего веселья, он уселся в углу комнаты и начал что-то печатать на своей машинке. Делать это было нелегко, потому что все чрезвычайно интересовались и пишущей машинкой, и москитником, и самим профессором и рассматривали все это с особенным вниманием.
Только часам к 12 ночи удалось наконец, отговорившись усталостью, прекратить веселье и, вежливо выпроводив мексиканцев из комнаты, лечь спать.
Однако оказалось это было еще не все. Когда мы уже улеглись в кровати, в соседней комнате, отделенной простой деревянной перегородкой, поднялась вдруг стрельба из револьверов.
В недоумении мы повскакали с постелей, хватаясь за оружие и приготовляясь защищаться. Наверно мы бы долго не могли сообразить в чем дело, если б один из наших товарищей не вспомнил, что это способ выражения особого расположения к нам, и что стоит только ответить двумя-тремя выстрелами, как все немедленно прекратится.
И действительно после нескольких зарядов, выпущенных нами в потолок, в комнате все затихло, и мы смогли совершенно спокойно заснуть.
Копайнала считается здесь городом, но по величине и по количеству жителей она много меньше среднего русского села.
На следующее утро мы начали подниматься на перевал. Подъем в гору оказался очень трудным. Тропинка шла все время зигзагами; во многих местах она пересекалась толстыми корнями деревьев, благодаря чему там образовывались крупные уступы.
Мулы задыхались, часто останавливались и потом тяжело шли вперед. Такой подъем продолжался весь день без остановки, и только часам к четырем мы выехали наконец на ровное место.
Начался длинный и крутой спуск к океану. В течение двух дней мы ехали по узкой скользкой тропинке, почти все время по краю глубочайшего обрыва, на дне которого текла река, казавшаяся сверху тонкой, извилистой, блестящей полоской. В эти дни мы проехали самую опасную часть дороги, за свои особые качества называемую чортовым хвостом. Во многих местах эта часть тропинки была завалена круглыми скользкими камнями, залитыми почти доверху жидкой грязью. С одной стороны тянулся обрыв, с другой-на такую же высоту поднималась отвесная стена горы, совершенно заросшая старыми, покрытыми мхами деревьями. Во многих местах этой стены вода расчистила себе дорогу от деревьев и обнажила громадные голые скалы, уходящие далеко вверх. Здесь во всякую погоду было мокро, сыро и, благодаря нависшим лианам и веткам, не пропускающим ни одного солнечного луча, сурово и загадочно.
Только в эти дни мы вполне оценили достоинства наших мулов. В Мексике они вообще ценятся выше лошадей, так как много выносливее их, требуют за собой меньше ухода и буквально незаменимы в горах.
Часто было совершенно непонятно, как они со своим грузом могут проходить по этим тропинкам. В опасных местах они прямо удивляли своей осторожностью. Мул не делал, ни одного шага вперед, не нащупав раньше места, куда можно поставить ногу. Там, где трудно было ставить ногу в щель, он проходил только по камням, каким-то чудом удерживаясь на их гладкой, скользкой поверхности. Иногда, в поисках лучшей дороги, прыгал вперед или в стороны; вообще находил много способов обойти затруднения.
На третий день мы выехали из щели, и, хотя дорога все еще продолжала идти по горам, среди настоящей тропической растительности, стало все-таки много легче. Все эти дни мы ночевали около гациенд, и только ночь перед последним днем пути провели в деревне Соло Сучиапа.
Перед приездом в Сучиапу, около одного селения, мы встретили несколько индейцев с раскрашенными лицами и украшениями из перьев на головах и руках, сильно напоминающих картинки из книг Майн-Рида или Луи Буссенара.
Все мы конечно очень заинтересовались и начали расспрашивать проводников. Те были порядком поражены нашей неосведомленностью. Оказалось, что эти парни шли на религиозный праздник, который имел очевидно много общего с нашим святочным хождением ряженых. Мы отправились вслед за церемонией.
Навстречу шествию вышла группа замаскированных и одетых в разные костюмы индейцев. Все собрались на большом плаццо. Раздалась странная соответствующая общему виду шествия музыка. Начались танцы. Танцы эти нисколько не напоминают то, что мы привыкли называть этим именем. Эта пляска выражается в беге, в прыжках, в разных движениях в ритм с музыкой. Продолжалась она до тех пор, пока участники не выбились из сил и не стали расходиться по домам.
В Соло Сучиапа мы не раскладывали палаток, чтобы на следующий день не терять времени на их уборку, а ночевали в доме одного торговца.
В этот день вся экспедиция поднялась раньше обыкновенного. До Пичукальпо, где заканчивалось наше путешествие на мулах, предстоял длинный и тяжелый переход, и для того, чтобы не застрять в дороге ночью, нужно было выехать возможно раньше. Часам к шести утра мулы были навьючены и оседланы, и экспедиция тронулась в путь.
Несмотря на то, что в этих местах в последнее время было не особенно много дождей, дорога вся была размыта водой. Неширокая, извилистая полоса густой, с большой примесью глины, грязи была окаймлена с двух сторон сплошными зелеными стенами.
Утомленные животные, часто увязая почти по брюхо в грязи, выбивались из сил, стараясь подняться на небольшие холмы и сейчас же опять спускаясь в грязь, в изнеможении останавливались. Даже один из носильщиков, Альберто, с непонятной ловкостью перебиравшийся по краям дороги со своим грузом в 30 кило, несколько раз поскользнулся и упал. Казалось, что не будет конца этой дороге. Навстречу не попадалось ни жилья, ни человека.
Неожиданно в одном месте, при небольшом спуске, мы натолкнулись на лежащего, еще не совсем остывшего, мертвого мула.
Уже почти совсем стемнело, когда мы выбрались на более твердую дорогу. Река здесь была неглубокой, но широкой, со многими песчаными островками и рукавами, и без знания всех мелких мест перебираться на другой берег было бы рискованно.
Усталые мулы медленно вереницей шли один за другим, так что приходилось все время их сильно погонять.
На другом берегу мы сразу попали в рощу каких-то деревьев, имевших в темноте странные, причудливые формы. Вначале совсем не было тропинки, и приходилось постоянно натыкаться на разные кусты и небольшие деревца, появлявшиеся совершенно неожиданно перед самой мордой мула. Чтобы не отстать и не потеряться, мы все время перекликались. Немного позже выехали на неширокую, вымощенную большими булыжниками дорожку и поднялись на гору. Идти по скользким камням было очень трудно, мулы то и дело спотыкались и останавливались.
Полтора-два километра, которые еще оставалось проехать до городка, показались невероятно длинными, и когда наконец появился из темноты первый дом и мы въехали в улицу, все облегченно вздохнули. Кончался хотя и интересный, но утомительный и трудный переход.
Встречный парень проводил нас до муниципалитета, где уже ждал пришедший раньше багаж и, как всегда, после торжественных представлений местным властям, мы получили целый дом в свое распоряжение, куда и поторопились отправиться.
Наскоро развязали из тюков растения, поужинали и, разложив постели, улеглись спать. Весь следующий день занимались проверкой и сушкой гербария, палаток и разного походного снаряжения, приготовляясь укладывать все это в брезенты, потому что от Пичукальпо до Виллаермозы нужно было ехать по реке.
21 января. В Пичукальпо расстались с нашими спутниками. Особенно трогательно было прощание с проводниками и носильщиками. Они всячески выражали нам свою дружбу и говорили, что никогда не думали, чтобы белые могли быть такими хорошими людьми. Больше всего их поражало наше отношение к ним. До сих пор они никогда не видели, чтобы белые обращались с ними как с равными. Им казалось странным, что они могут сидеть с нами за одним столом, есть то же, что мы, и даже прощаться за руку.
На прощанье один из носильщиков нас особенно растрогал такой фразой:
- Хорошо бы, если бы такой случай повторялся через каждые двадцать лет моей жизни.
По приезде в Пичукальпо мы узнали, что пропавший мул принадлежал одному молодому индейцу, который незадолго перед этой поездкой купил его, чтобы стать погонщиком. Этот мул был все, что он имел, и потеря ставила парня в положение безработного батрака. Мы собрали с каждого из нас по 10 рублей и дали эти деньги погонщику.
Парень покраснел, поблагодарил и ушел. Но когда немного позже я встретил его на улице, он подошел ко мне, похлопал меня по плечу и прибавил еще одно слово: "Амиго" (друг).
От Пичукальпо до Виллаермозы мы отправились на катере.
В Виллаермозу приехали поздно вечером. На размоченном грязном берегу уже стояло 15-20 подростков и наперебой, отталкивая друг друга, лезли на катер, стремясь захватить какие-нибудь вещи, чтобы за небольшое вознаграждение донести пассажиру его багаж. У нас было много вещей и давать таскать их ребятам да еще потом рассчитываться с каждым в отдельности было очень неудобно. Поэтому начальник экспедиции предложил им сорганизоваться и уже тогда браться за переноску вещей.
Организовались они очень быстро и заломили с нас, как с иностранцев, такую цену, что мы сначала подумали даже, что это ошибка. Однако это была не ошибка, а настоящая правда, и никакие, переговоры не привели ни к чему. Ребята решили, что вещи нам выгружать нужно, а без их помощи не обойтись; следовательно они могут взять с нас все, что захотят. Однако мы решили перенести багаж своими силами.
Нашли гостиницу и, к громадному удивлению не только носильщиков, но и всех служащих, в продолжение часа мы загружали две комнаты всевозможными ящиками, железными сундуками, палатками и прочими экспедиционными вещами.
Вначале вся артель отнеслась недоверчиво к этому предприятию, но потом, видя, что мы взялись за него серьезно, начала мешать нам в работе. Багаж приходилось выносить на берег по двум доскам, перекинутым на берег. Доски эти были мокрые, скользкие и выходили не на самый верх берега, так что до твердой земли нужно было проходить еще несколько метров по покатому грязному месту. Но мы, несмотря на то, что в середине работы артель утащила у нас доску, все-таки довели дело до конца.
Из Виллаермозы экспедиция, закончив свои работы в Мексике, вернулась в столицу, чтобы все собранные и отправленные туда материалы упаковать и отправить в Москву.
Наконец мы в пути к Соединенным штатам. С экспедицией расстались. Едем вдвоем. Выдался хороший день. Нас провожают представители клуба "Радио". Дорога изрядно размокла от длительных дождей. Наши спутники немало страдают от непривычной для них грязи.
Проехав 35 километров, мы дружески распрощались.
Поднимаясь пешком на гору, мы долго обменивались приветствиями, крича друг другу:
- Да здравствует Мексика!
- Да здравствует Советская Россия!
Наконец быстрый спуск скрыл от нас гостеприимных друзей. Мы ехали по знакомой дороге. Четыре месяца тому назад мы проезжали здесь по пути в Мексико. Опять встретились мы с свирепыми кактусами, которые доставили нам немало страданий.
В первый день мы проехали больше 80 километров. Дальше поехали уже значительно медленнее. Дорога испортилась от дождя. Мне все время не давала покоя моя обезьяна, которую я приобрел в Колумбии. Ей надоедало трястись в сумке за спиной, и она вылезала играть на плечи, прыгала на руль и пыталась схватиться за колесо велосипеда. Высокие деревья своей листвой почти касались наших голов. Илья ехал впереди, а я в нескольких метрах сзади. Вдруг я почувствовал легкий толчок в плечи и затылок и вместе с тем подозрительную легкость сумки. Обезьяна моя сбежала.
Мигом затормозив велосипед, я слез и, положив машину, начал взбираться на дерево. Моя "Маруська" легко прыгала с ветки на ветку и насмешливо следила за моими движениями. Илья, скоро подошедший к дереву, достал банан и начал манить Маруську. Она спустилась немного ниже, но, видя мое приближение, сорвала листок и, не переставая следить за мной, начала его жевать. Привязанный к талии обезьяны тонкий ремешок висел на метр выше меня. Держась ногами за ствол дерева, я перенес левую руку на отходящий влево толстый сук, а правой пытался дотянуться до кончика ремешка. Вдруг моя левая рука соскользнула с сука, за который я ухватился, и, закричав от бешеной боли в левой руке, я инстинктивно схватился за нее правой. От поворота корпуса разжались ноги, обхватывавшие ствол дерева, и я шлепнулся на землю, продолжая кричать. Илья уже был возле меня и, поглядев на мои окровавленные ладони, бормотал:
- Проклятье! Здесь даже на деревьях растут кактусы. Он начал вытаскивать одну за другой острые иглы, заставлявшие меня корчиться от боли.
Маруська, заинтересованная происшествием, спустилась вниз и, ухватившись хвостом и правой ногой за ветку, раскачивалась, поглядывая на меня и кокетливо повертывая голову. Ремешок cпустился ниже, и Илья, схватив его, снял Маруську и привязал к рулю моего велосипеда. Когда все иглы были вытащены и ладони рук перевязаны заботливым товарищем, я увидел причину падения — два кактуса, валявшиеся возле меня. Маленькие крутые клубочки незаметно приютились между ветвей дерева. Когда моя рука соскользнула, я ухватился за эти предательские иглы. Поднимаясь с земли, я почувствовал еще боль в правой ягодице, плече и затылке. Слетев с высоты нескольких метров, я сильно расшибся. После этого мы поехали дальше еще тише. Я еле двигался. Маруська была снова в сумке и после завтрака заснула.
На второй день пути, когда мы уже приближались к какому-то поселку, полил неистовый тропический дождь. Небо поминутно озарялось молниями. Наши резиновые плащи промокли насквозь. Из-за сплошного столба воды мы с большим трудом различали несколько белых строений.
Промокшие и забрызганные грязью, остановились мы под самым навесом белого здания. Навстречу вышла крестьянка и на наш вопрос о ночлеге провела нас в контору, где был помещик. Как старый барин, он сидел в кожаном кресле; возле него стояли два конторщика, докладывавшие ему о разных делах. Помещик был не в духе. Не обращая внимания на наше появление, он долго ругался с приказчиками. Наконец, отведя душу, он взглянул на нас. Два забрызганных грязью, мокрых насквозь путника очевидно вызвали в нем сочувствие.
- Откуда вы?
- Мы путешествуем вокруг света на велосипеде. Сейчас едем из Мексики в Соединенные Штаты.
- Кто же вы, американцы или немцы?
- Нет, мы русские.
- Ага, значит — большевики?
- Нет, только спортсмены.
- Ну, это рассказывайте кому-нибудь другому. Я знаю, что в России все заражены большевизмом. Скажите лучше, как живут в вашей зверской стране?
- Хорошо: работают, учатся и управляют сами.
- То есть вешают, режут и едят детей?
- Нет, у нас достаточно хлеба и сельскохозяйственных продуктов, и людоедство у нас никогда не было развито.
- Вот наши газеты пишут, что снова начались волнения в России, и в Париже отыскался царь.
Мы только улыбнулись,
- Ну, господа большевики, идите за мной, я вам дам комнату и молока. Больше у меня ничего нет.
Под проливным дождем мы перешли из конторы в большой дом с внутренним двором и массою пустых комнат. На нас с лаем бросились две охотничьих и одна дворовая собаки, а навстречу вышел сын хозяина.
- Вот, сын, прими спортсменов.
Сын помещика принял нас более дружелюбно, чем отец, предложил помыться, указал комнату и крикнул экономке, чтоб она подала ужин. Мы уселись за длинный стол в большом зале и принялись уплетать кофе с печеньем. Мы с любопытством присматривались к помещикам и радовались, что у нас навсегда исчезло это "племя".
Едва рассветало, мы выехали от помещика. Крестьяне уже работали, помещичий дом спал крепким сном. Утренняя свежесть и сырость рассеивались выглянувшим солнышком. По дороге семенили маленькими ножками ослики, таща на себе до 70 кило груза. У меня что-то не ладилось с машиной. К вечеру мы добрались до небольшой финки и встретили крестьян, отправляющихся на работу в поле. Было уже поздно; выплыла луна. Мы спросили, почему же они не работают днем. Они ответили, что это хозяин послал их добавочно работать за перерыв из-за жары.
Дальше путешествие наше стало очень тяжелым. Дожди превратили дороги в реки. По колена в воде, мы тащили машины, завязая в топкой почве. Проезжавшие мимо крестьяне удивленно поглядывали на нас. Мы с завистью смотрели на двухколесные телеги с высокими колесами. Зато бедные мулы вязли и еле тащились, разделяя с нами тяжёлую участь. Наконец мы добрели до линии железной дороги. Выбрались из воды, сели на велосипеды и поехали по узкой дорожке возле рельс.
Через несколько часов пути мы были уже в селении Санта Роза. По обыкновению, около хижины, где мы остановились, собралась целая толпа посмотреть на "заморских зверей". Начались расспросы относительно наших красных флагов с серпом и молотом.
- Мы — советские, русские, это наш герб, — объясняли мы.
- Большевики, — таинственно проносится в толпе. — Значит вы в бога не верите?
- Нет.
Увлеченные затронутой темой, мы разошлись, начали рассказывать, как церкви у нас переделываются в клубы.
- Агитаторы большевистские, — донесся до нас возмущенный оклик одного из крестьян, демонстративно покинувших наше собрание.
- Вы здесь осторожнее, народ тут темный, могут убить,- шепнул нам на ухо один из приезжих.
Мы поспешили на ночевку. Как только рассветало, я разбудил Илью, чтобы чуть свет выехать из деревни.
Сегодня у нас особенно трудовой день — стирка. За неимением денег мы стираем белье всегда сами. В одних трусах мы, не смущаясь, делаем наше дело; с большим удивлением смотрят на нас проезжие мексиканцы: непривычно им видеть иностранцев за таким делом. Развесив на солнце наши доспехи, мы принимаемся купать обезьяну.
Через полтора часа, одетые во все чистое, мы уже переваливали через новые вершины. Ехали мы на север. Равнины перешли сначала в небольшие, а затем и в громадные горы, скалистые с крутыми спусками и такими же подъемами.
Мы долго ехали, медленно поднимаясь и с бешеной быстротой спускаясь вниз. На одном из таких спусков у моей машины лопнула рама. Ехать дальше было нельзя. Пришлось вернуться к станции, которую мы только что проехали. Велосипедного мастера там не нашли. Слесарь, взявшийся за починку, заявил, что он сделал только так, чтобы рама держалась до Монтеррея.
Мы поехали снова. Непрочно спаянная рама внушала мне большие опасения. Через 15 километров они оправдались. Пришлось слезть с велосипеда и итти пешком. Возвращаться обратно было бессмысленно. До Монтеррея оставалось 53 километра.
Поблизости жилья не было. Пройдя еще до захода солнца километров восемь, мы остановились на ночлег на полянке среди гор. Ночь была теплая. Вскоре выплыла луна. Мы выбрали местечко в канаве, где не было ветра, и заснули, решив, что завтра Илья поедет на велосипеде, а я постараюсь попасть на поезд. Но поезд промчался мимо меня с головокружительной быстротой, и мне пришлось все оставшееся расстояние пройти пешком. В Монтеррее меня ждал Илья.
Несмотря на направление к северу, становилось все жарче и жарче. Горы остались позади. Начались равнины, расположенные значительно ниже уровня моря, покрытые низкими засохшими кустарниками. Местами попадались овраги, но совершенно без воды. По словам пастухов коз, здесь уже 5 месяцев не было дождя. Воды не было нигде. Хотя мы и привыкли загорать под солнцем, нам все же пришлось спустить три кожи, прежде чем мы добрались до Ларедо. Нас еще раньше предупреждали, что на этом пространстве почти нет селений и ручьев.
С утра мы снова в пути. Какой-нибудь чахлый, высохший ручей доставляет нам самое высшее наслаждение. Вспоминается русский холодный квас и кажется, что лучше его ничего нет на свете.
Особенно пришлось нам страдать, когда у Ильи лопнула вилка и нам поочередно пришлось итти пешком. Мы здорово проклинали солнышко, которое так же успешно сушило нам рубашки, как наши глотки и языки. Наконец мы добрались до Ларедо.
Наивно мечтая о беспрепятственном проезде через границу, мы надеялись в тот же день быть в Соединенных Штатах.
Тщательно выбрившись, почистив и приведя в порядок костюмы, мы молодцевато въехали в Ларедо, где сделали обычную отметку.
Не теряя времени, мы двинулись на почту, где должны были нас ждать посланные сюда вперед вещи и деньги. На наше несчастье ни того ни другого не оказалось. Денег оставалось только на обед и телеграмму. Заняв комнату в одной из самых дешевых гостиниц, мы пообедали, послали телеграмму о том, что деньги не получены, и... остались голодать.
Наступил следующий день. Ни ответа, ни багажа, ни денег. Есть хотелось зверски. После вчерашнего обеда у нас не было ни крошки во рту. Тщетно мы наведывались на почту и телеграф почти каждый час, — ничего не было. День прошел медленно и томительно. Голодные, печальные легли мы спать.
На следующий день мы получили багаж. Но денег не было. Голодать дальше мы небыли в состоянии. С большим трудом отыскали человека, который взял у нас под залог фотографический аппарат за 5 рублей.
Прошло еще три томительных дня. Наконец пришли деньги. Мы выкупили аппарат, собрали свое имущество, отправились в Соединенные Штаты.
Без всяких осложнений проехав таможню в Мексике, мы подъехали к чистенькому зданию таможни Соединенных Штатов.
Прежде всего нам привили оспу, несмотря на то, что у нас было несколько свидетельств. После этого нас допустили в приемную. Наши велосипеды тем временем осматривались таможенными чиновниками. После вопросов об имени, нации и пр. последовало испытание. Нам предложили прочитать по-русски. Для этой цели употребляется листок, на котором на всех языках написана речь, начинающаяся с таких высокодобродетельных слов: "Верующий в меня будет спасен". Пришлось прочитать. После этого нам сделали поочередно короткий допрос. Говорить по-испански нам не пришлось, так как нас не понимали. По-английски же мы говорить не хотели, да признаться откровенно и объяснялись с трудом.
Дело с допросом было отложено до прихода русского переводчика. В четыре часа в бюро допроса явился еврей, довольно плохо говоривший по-русски, и допрос начался. Первым допрашивали меня. Прежде всего предложили дать клятву, что я буду говорить только правду. Я беспрекословно выполнил все то, что делал переводчик: перекрестился, посмотрел на небо и произнес замогильным голосом торжественное обещание не произнести ни одного лживого слова.
Допрос производил сухой, желчный американец. Говорил он металлическим голосом, всеми мерами стараясь показать свой авторитет и высокое положение.
После обычных в таких случаях разговоров, которые тщательно записывались стенографами, мне задали вопрос, совершенно по-видимому к допросу не имеющий отношения:
- Как вы думаете, долго ли просуществует советская власть?
- Пока не исчезнет жизнь на земле.
- Ах, так вы большевик?!
- Нет, я спортсмен.
- Вы что же, едете подымать восстание в Соединенных Штатах?
- Нет, я еду для того, чтобы познакомиться там с постановкой физкультуры.
- А если я вам дам пропуск не на 4, а на 6 месяцев, то вы останетесь в Соединенных штатах?
- Нет, этот срок для нас слишком велик.
- Знаете ли вы кого-нибудь в Соединенных Штатах и есть ли у вас родные?
В этот момент к допрашивающему нас чиновнику подошел таможенный офицер и обратился к нему с какой-то просьбой.
- Подождите немного, я серьезно занят. Здесь вот два большевика, которые выдают себя за велосипедистов и хотят пробраться в Соединенные штаты.
Американец, думая, что я не понимаю английского языка, начал рассказывать, какое мы на него произвели впечатление.
- Дела наши неважные, — сообразил я.
После меня позвали Илью. Его тоже старались поймать всяческими способами, чтобы выведать его большевистское происхождение. Но из этого ничего не вышло. После двухчасового допроса нам заявили:
- Придется подать прошения о вашем въезде в Вашингтон и обождать ответа, а пока можете побыть в Мексике.
Изрядно огорченные таким суровым приемом, мы возвратились в Мексику, то есть по другую сторону моста в Ларедо.
После десяти томительных дней мы получили отказ. Вашингтон ответил — вы мол не годитесь для въезда, но можете подавать второе прошение. Мы приблизительно ждали такого ответа, но решили не сдаваться и написали новое заявление. Пришлось опять долго, томительно ждать.
В грязной комнате, где мы жили, было невыносимо жарко. Купаться в реке нельзя — заподозрят в желании удрать без визы. Прошло еще долгих двенадцать дней. Наконец был получен новый отказ. Мы решили вернуться в Мексику. Однако, когда мы собрались ехать, нам сообщили, что еще не все возможности использованы и есть небольшая надежда на получение визы. Ждем еще десять дней и так же бесполезно. Получаем новый отказ. Однако мы не сдаемся; нам посоветовали ехать в другой пункт границы — Пьедрас-Неграс. Предстояла одна из самых трудных дорог.
Мы должны были пересечь леса, кишевшие змеями и койотами. Во второй же день среди бела дня мы начали встречать койотов, очень похожих на маленьких волков. Днем они не опасны и быстро убегают при приближении человека. Вечерняя же встреча с койотами уже гораздо неприятнее, в особенности, когда они собираются в большом количестве.
На второй же день нашего путешествия на одном из спусков у Ильи сломалась вилка. Поломка эта очень серьезная и угрожала нам путешествием пешком до самого Пьедрас-Неграс. Очень недовольные этим событием, мы печально плелись по дороге. Не успели мы пройти и пятидесяти шагов, как нам встретился охотник и обрадовал известием о том, что вблизи находится козье становище. Через несколько минут мы были у маленькой хижины. Нас принял щуплый мексиканец, в рваных брюках и изодранной рубашке. На крыше хижины яростно кричал попугай. Козы окружили хижину, приготовляясь спать. Куры влезали на жерди под навес. Мул и два осла отчаянно и противно скрипели глотками. Покрытая кучей песку, за неимением грязи, похрапывала свинья.
Несмотря на эту довольно неприглядную обстановку, мы были очень счастливы, что нашли жилье, и, выпив козьего молока, с удовольствием растянулись на глиняном полу.
На следующий день мы условились, что попеременно будем идти пешком. Нам было ясно, что теперь надо положить еще два дня лишних до Пьедрас-Неграс.
Один раз мы расположились в камнях среди колючек. Как бы играя, недалеко от нас из расщелины между камнями выползла змея; ворочая раздвоенным языком и гремя хвостом, она стала приближаться к нам. Раза четыре нам пришлось бросать в нее камнями, прежде чем мы раздробили ей голову.
Особенно раздражали нас по вечерам крики койотов.
Наконец мы добрались до Пьедрас-Неграс. Нас хорошо приняли. Инспектор высказал готовность дать нам визу. На наше несчастье пришел кто-то и сказал, что видел нас в Соединенных Штатах. Инспектор немедленно навел справку. Через несколько часов ему принесли две карточки со справкой, что нам дважды отказали в Ларедо. После этого инспектор сделался очень суровым и посоветовал нам снова ехать в Ларедо.
Мы конечно не воспользовались этим доброжелательным советом и отправились в Тампико, откуда думали направиться в Европу. Из Пьедрас-Неграс мы ехали уже без всяких приключений. Мексика нам приелась; хотелось поскорей выбраться. С горестью вспоминали мы напрасно потраченное на севере Мексики время.
До нашего приезда в Тампико оставалось два дня пути. Мы переваливали с горы на гору, временами, пользуясь маленькими тропинками и по ним выезжая на дорогу. К вечеру приехали в небольшое селение, откуда начали спускаться с горы по небольшой тропинке, которая, как говорили нам, должна раза в три сократить дорогу.
"Чем короче, тем лучше", — думали мы, спускаясь на тропинку. Однако эта тропинка скоро распылилась на множество совершенно одинаковых, но идущих в разных направлениях. По которой из них нужно ехать, угадать было трудно. Мы уже решили было вернуться обратно в деревню, чтобы взять более длинную, но верную дорогу, но взглянув назад, увидели, что это дело нелегкое. С горы мы спустились очень быстро, но подъем отнял бы у нас много времени. Неуверенно поехали вперед. Через несколько минут нам пришлось слезть и итти пешком. До захода солнца оставалось три часа. Тропинка совсем потерялась. Напрасно влезали мы на высокие горы и оглядывали местность: кругом только горы, низины и снова горы, и нигде не видно дороги. Каждая попытка подняться на вершину стоила нам по меньшей мере часа времени и не меньше чашки крови, так как здесь, по установленному в Мексике обычаю, нас повсюду преследовали кактусы и колючки. Воды нигде не было. Темнело быстро, а мы ничего не могли предпринять. Шли наудачу. Наши рубашки были разорваны, брюки висели клочьями. На Илье еле держались какие-то лохмотья, у меня же остался только пояс с двумя длинными полосками вместо штанин. Тело, липкое и грязное, все в крови, страдало от каждого прикосновения новых колючек. Мы решили забраться на вершину горы и ждать восхода луны, надеясь на то, что она осветит окрестности и мы сможем увидеть жилье. Однако не успели еще разостлать плащи и присесть отдохнуть, как весь лес наполнился жуткими криками. Эти крики напоминали вой собак или крик грудных детей. Самое жуткое заключалось в том, что крики эти раздавались все ближе и ближе. Нам казалось, что к нам приближаются целые полчища каких-то диких зверей. Обезьяна испуганно забилась ко мне за пазуху. Крики приближались снизу, из долины. Оружия у нас не было. Положение становилось довольно рискованным. Чтобы как-нибудь предохранить себя от опасности, мы решили напугать наших врагов. Взяв большой камень, мы вдвоем раскачали его и сбросили вниз. Послышались какие-то сдавленные крики, которые, удаляясь, смолкли.
Наконец взошла луна. Однако никакой дороги мы не увидели. Решили спать. На утро, едва только показалось солнце, мы потащились с горы с машинами. Опять начала мучить жажда, хотелось есть. Тщетно брели мы с горы на гору, из оврага в овраг — жилья не было. Теперь мы уже ни о чем не думали, кроме воды.
Устав взбираться на горы, мы влезали на высокие деревья и осматривали окрестности. Вдруг, к моей несказанной радости, с одного дерева я увидел корову. Корова — это еще не значит жилье. В Мексике они пасутся где попало и далеко от селения, но как бы то ни было корову можно было подоить, и мы отправились к ней. С большим трудом мы поймали ее, ремнем перевязали ей ноги и начали доить. Но, к нашему разочарованию, молока не оказалось. Утешаясь тем, что корова тоже без воды жить не может, мы отправились в поиски какого-нибудь источника. Еле передвигая уставшие ноги и подталкивая наши машины, мы пошли по следам. Однако следов было множество, и шли они в разных направлениях. Жара между тем усиливалась.
Наконец мы добрались до лужи. Вода в ней была грязная и мутная, но нам некогда было ее рассматривать; мы легли на живот и начали пить. Сколько мы выпили — сказать трудно. Отдохнув около часу, значительно освеженные, принялись мы снова за поиски дороги. Однако солнце уже зашло, а мы все еще блуждали в кактусовом лесу. Измученные, забыв про всякие страхи, голод и все неприятности нашего положения, мы улеглись спать. Утром следующего дня мы набрели наконец на дорогу. Трудно описать нашу радость. Счастливые, уселись мы на машины и к вечеру были уже у небольшого ранчо, где плотно закусили, выпили настоящей чистой воды и улеглись спать, охраняемые собаками.
Последние пятьдесят километров до Тампико пришлось идти пешком. Дорога шла по такому глубокому песку, что не только ехать, но и идти пешком было трудно. Поздно ночью но шпалам добрались мы до Тампико. Наш многострадальный путь но Мексике был закончен. Через несколько дней мы уже сели на пароход и поехали в Европу.
Двенадцать с лишним дней мы не видели земли. С каждым днем море становилось все свирепее. Ветер бросал пароход из стороны в сторону. Пассажиры все лежали пластами. Мы приближались к Африке. Целыми часами всматривались вдаль в тщетной попытке увидеть берег. Наконец раздался долгожданный возглас: "земля". Все пассажиры бросились к борту и... ничего не увидели. Мы, в числе прочих, упорно всматривались вдаль, надеясь увидеть хоть маленькую черную точку.
Буря еще не утихла. Среди однообразных колышущихся волн трудно было что бы то ни было рассмотреть. Раздался звонок, и публика уныло поплелась на обед, решив, что земля просто кому-то померещилась.
Однако, когда мы после обеда вышли на палубу, то совершенно отчетливо увидели светящийся маяк. Перед нами были Канарские острова.
Матросы забегали по носу парохода, приготовляясь к спуску якоря. Сейчас же, несмотря на 11 часов ночи, к борту парохода пристали бесстрашные продавцы фруктов.
На другой день утром мы подъехали к Тенерифэ.
Отсюда нам предстояло до самого Гамбурга беспрерывно находиться на пароходе. Медленно отчаливали. Мы без большого сожаления прощались с югом, где нас щедро жгло солнце и "нежно" ласкали колючки.
Кто действительно горевал, расставаясь с землей, так это наша обезьянка. Она грустно прикорнула к моему плечу и жалобно смотрела на берег, словно чувствуя, что ее везут в холодные края, и она навсегда прощается с пальмами, бананами, со всем, к чему привыкла.
После Канарских островов мы проехали Испанию, Англию и Голландию. Останавливалась в небольших портах, чтобы высадить пассажиров и взять запасы угля. Выходить на берег нам было нельзя, так как мы не имели визы во все эти страны.
Обезьянка наша сильно страдала от качки и наступивших холодов. Даже для нас перемена климата была очень чувствительной. Пассажиры целыми днями сидели в каютах. На палубу выглядывали редко. А если и показывались, то старательно кутались, надвигали на глаза шляпы, прятали носы в поднятый воротник.
Перед приездом в Германию обезьянка наша издохла. Горевали о ней не только мы, но и чуть ли не все пассажиры и пароходная прислуга. Это забавное животное доставило не мало радости своими выходками всему населению парохода.
В дождливый осенний день, когда ветер начесывал на море седые гребни волн, мы вытащили на палубу маленькое похолодевшее тельце нашей верной спутницы по всей Мексике и бросили его в холодные волны Атлантического океана.
В Гамбурге оказалось, что наши визы просрочены, потому что в Тампико нам выдали визы только на месяц, а в дороге мы пробыли больше, чем предполагалось. Нам предложили продлить визу. Но для этого нужны были деньги, которых у нас не было.
Недолго думая, нас отправили в полицейскую гостиницу. Как назло в Гамбург мы попали как раз в рождественские праздники. Все учреждения были закрыты и обратиться в наше консульство за защитой мы не могли.
Правда в этой гостинице нас не особенно притесняли. Мы могли даже выходить из нее, но, увы, в сопровождении приставленного к нам полицейского. Походив с ним немного по улицам, мы решили отложить это занятие до более счастливых дней, когда за нами не будет никакого надзора, и заперлись в своей комнате, которая, кстати сказать, была довольно чистой и просторной и совсем не напоминала тюремную камеру.
Наконец праздники кончились. Консул, узнав о нашем приезде, немедленно освободил нас из-под ареста. За продление визы нам не пришлось ничего платить.
Встреча в консульстве была очень радушная. Все с интересом расспрашивали о нашем путешествии. Через несколько часов мы уже переехали в рабочую гостиницу.
Выехали мы из Гамбурга в сопровождении красных фронтовиков, рабочих спортсменов и нескольких товарищей из нашего консульства. Рабочие нам дали массу рекомендаций. По этим рекомендациям мы везде находили радушный прием, хороший и удобный ночлег.
Провожая нас, рабочие предупреждали, что наши красные флаги, с которыми мы все время ехали, могут сослужить нам дурную службу, так как фашисты могут избить нас самым жестоким образом.
Но мы конечно флагов своих не сняли. Правда нас два раза не пустили на ночлег (это случилось в местечках, куда у нас не было рекомендаций) и однажды отказали в еде. Но помимо этих мелких неприятностей у нас никаких осложнений в пути не произошло.
Незабываемое впечатление произвела на нас дорога между Гамбургом и Берлином. На протяжении 300 километров мы ехали по дороге, почти сплошь залитой асфальтом. По краям этой дороги рассажены каштаны и тополя. Вспоминаем японские дороги. Но эти еще благоустроеннее. По сторонам дороги стрелки. Направление на Берлин берем безошибочно, без всяких расспросов. Поражает населенность Германии. Одно селение сменяется другим, словно идут они одной сплошной лентой. Поля кажутся вылизанными и подстриженными под гребенку.
Часто в пути мы встречались с красными фронтовиками. Увидев нас, они вытягивали нам навстречу здоровенный сжатый кулак. Нас сначала очень смущало такое приветствие, тем более, что свирепо сжатому кулаку никак не соответствовала дружелюбно улыбавшаяся физиономия. Позднее мы узнали, что протянутый кулак это приветствие красных фронтовиков, — символ борьбы. Через несколько дней пути мы не только не удивлялись этому протянутому кулаку, а в ответ свирепо сжимали свой.
В Берлине, пока мы отыскивали полпредство, мелкий, но непрерывно идущий дождь насквозь промочил наши плащи. Довольно жалкий вид представляли наши промокшие фигуры, шлепающие по роскошным, сверкающим коридорам советского консульства.
Здесь нас уже ждали и после обычных расспросов и разговоров отправили в рабочую гостиницу.
По обыкновению пошли бродить по городу. Погода, признаться, быстро пресекла нашу любознательность. За мелким моросящим дождиком трудно было рассмотреть что-нибудь, кроме согнувшихся от беспрерывного сопротивления ветру фигур и беспрестанно мелькающих зонтиков. Мы решили отложить осмотр Берлина до следующего раза, а пока зайти в ближайший ресторан и пообедать. Кстати соблазнительно выглядывала из окон одного ресторана карточка: "Обед за 1 марку".
Заходим. Очень быстро нам подают суп, ложки, вилки, горчицу, словом все нужное для еды, за исключением хлеба. Думая, что официант просто забыл его подать, мы напоминаем ему об этом. Через несколько секунд на нашем столе уже стоит тарелка с тоненькими ломтиками хлеба. Мы конечно очень быстро их уничтожили. Пришлось просить еще. Официант безмолвно принес нам вторую тарелку с такими же тоненькими ломтиками. Когда мы к нему обратились в третий раз, несмотря на всю свою немецкую сдержанность, он улыбнулся во весь рот и спросил:
- Вы русские?
- Ну конечно русские. А как вы узнали?
- Все русские едят так много хлеба.
Мы улыбнулись. И действительно, обедая потом в немецких столовых, мы заметили, что хлеб здесь редкое лакомство. Немцы почти не употребляют хлеба. Зато картошка подается обязательно к каждому блюду.
На следующий же день мы отправились хлопотать о выдаче нам визы в Польшу, однако польский консул отказался нам дать ее лично и запросил Варшаву. Это затянуло наше пребывание в Берлине на две недели.
За это время мы посетили несколько спортивных рабочих клубов.
Особенно любопытно было посещение клуба красных фронтовиков. Вместе с нашими провожатыми мы вошли в самую обыкновенную пивную. Не ожидая увидеть рабочую организацию в такой обстановке, мы с Ильей удивленно переглянулись. Однако в пивной мы не задержались, а выйдя во двор, начали спускаться по маленькой лесенке в какое-то подземелье.
Едва нащупывая в темноте перила, мы довольно долго спускались по крутым ступеням. Вдруг яркий свет резнул глаза. Мы оказались в просторной, правда довольно низкой комнате. В углу на возвышении стоит бюст Ленина. Около него картины разных моментов русской революции. Посредине расставлены столики и шкаф с книгами. На другом конце — канцелярия клуба.
В клубе было уже полно народу. Нас встретили с восторгом. Начались приветствия.
Нам преподнесли значки красных фронтовиков, зачислили членами клуба, обменялись с нами адресами. После пения "Интернационала" нас проводили домой.
Наконец виза в Польшу была получена. Мы дружески простились с любезно встретившими нас членами консульства и с нашими друзьями — красными фронтовиками и отправились в путь.
Дорога от Берлина до польской границы мало отличалась от той, которую мы только что проехали. Все та же чистота и аккуратность, все та же расчетливость. Первое время мы были изрядно удивлены, когда в нетопленой комнате нам предлагали кровать с двумя перинами. Сначала мы не знали, как обращаться с этими странными кроватями, и ложились на две перины, не понимая такой неожиданной для немцев расточительности. Оказалось, что это наоборот, наивысшее проявление экономии — способ в нетопленой комнате не чувствовать холода. Наученные опытом, мы ложились на одну перину, закрывались другой и прекрасно проводили ночь.
Через неделю пути по Германии мы были уже на границе Польши. Навстречу нам летели мягкие белые мухи. Снег. Тот самый снег, который проводил нас из Владивостока, встретил нас в Польше. Радостно было от приближения к родным местам. Однако нужно было пройти еще тяжелое чистилище — Польшу. После обстоятельного допроса и осмотра багажа нас пропустили через границу.
Дня три почти никакой разницы между Германией и Польшей не чувствовалось. Мы ехали по прежним немецким владениям. Но когда мы добрались наконец до настоящей Польши, нас поразила невероятная бедность и грязь.
Ни в одной стране к нам не относились с таким презрением и неприязнью, как в Польше. И ни одна страна в свою очередь не произвела на нас такого тяжелого впечатления.
Большинство населения в польских городах евреи. Мы были свидетелями одной сценки на местечковом базаре, которая долго будет жить в нашей памяти.
С важным видом громыхая шашкой и царственно поглядывая на окружающих, проходил по рынку польский полицейский.
- Ишь разжирел пан на наших хлебах, — подсмеялся над ним маленький, худой, старый еврей.
Вдруг с лица полицейского слетела вся важность. Он ухватил еврея за бороденку и начал трясти его, как мокрую тряпку, начал хлестать по щекам и наконец презрительно пнул ногой, бросив оскорбительное ругательство:
- Жид пархатый.
Еврей не посмел ему ничего сказать, и никто не вступился за истязуемого.
После недели пути по снегу и слякоти мы были наконец в Варшаве.
С большим трудом мы разыскали советское консульство. Встретили нас очень хорошо. В Варшаве как раз в те дни, когда мы туда попали, происходил всемирный конкурс музыкантов, на котором первую премию получил русский пианист. К советским гражданам относились с повышенным интересом и вниманием.
Мы сделали доклад, который вызвал большой интерес и дал нам деньги для продолжения путешествия. На эти деньги мы купили себе теплые тужурки, так как ехать дальше в наших многострадальных дождевых плащах было уже очень трудно. Проезжая по Польше, мы много раз вспоминали нашу дореволюционную Россию. Паны своим обращением с крестьянами напоминали нам наших помещиков.
Особенно поразило нас совершенно открытое, узаконенное взяточничество. Когда мы подавали заявление о разрешении нам перейти через границу, мы увидели в канцелярии целый ряд просителей, а в коридоре целый ряд подношений. Эти подношения обычно передаются через делопроизводителя. Ему подается заявление и одновременно сообщается, что данный проситель принес, и заявление передается воеводе.
В маленьком пограничном местечке нам пришлось провести 4 дня. Несмотря на наши заверения, что виза нами получена из Варшавы и никаких дополнительных разрешений на выезд из Польши нам получать не нужно, местные власти запросили Варшаву, и нам пришлось ждать, пока оттуда придет ответ.
Денег у нас не было, и мы рисковали остаться совсем без хлеба. К нашему счастью разрешение на переход границы было получено довольно быстро.
Передача нас с одной стороны на другую происходила очень торжественно. К границе приближались два велосипедиста, воевода, четверо офицеров, четверо солдат; с другой стороны виднелось только занесенное снегом поле и два шлагбаума. На одном столбе написано "ПОЛЬША", на другом "СССР". Около шлагбаумов будка и около нее два красноармейца. Нам пришлось простоять минут двадцать, пока не пришел приемщик — красный командир.
Наконец он показался. Поляки вежливо с ним поздоровались.
- Вам передаются два советских гражданина.
Рукопожатия. Приветствия. Наши путеводители благополучно скрываются. Радости нашей нет конца. Голодные, без денег, вкатываемся в деревушку Шитная. Все люди в ней кажутся какими-то особенно родными, близкими. Несмотря на метель, голод и холод, начинаем рассказывать обступившим нас красноармейцам о нашем путешествии.
В свою очередь расспрашиваем их обо всем, что произошло в нашем Союзе за время нашего отсутствия.
Красноармейцы нас накормили обедом. Оставляли ночевать. Но мы решили добраться до первого городишка, чтобы там сделать доклад и добыть себе денег на дальнейшую дорогу.
В деревнях нас встречают криками изумления.
- Что это вы, зимой на велосипедах?
- Из кругосветного путешествия, не успели до холодов.
- Откуда?
- Сейчас из Германии, а были в Мексике, в Колумбии, в Китае, в Японии.
Наши слушатели удивленно таращили на нас глаза.
- Сумасшедшие. Брехуны какие-то.
Первый город, до которого мы добрались, был Новгород-Волынский. Там мы заявились в горсовет, рассказали, что вернулись из кругосветного путешествия.
Все забегали, засуетились. Первым делом накормили, уложили спать. На следующий день организовали платный доклад.
Особенно радовались нашему приезду спортсмены.
- А мы думали, что вы где-нибудь погибли, давно ни в газетах, ни в журналах о вас никаких сведений не было.
- А вы разве за нашим путешествием следили?
- Ну еще бы, да какой же советский спортсмен этим путешествием не заинтересован?
Дальше ехали по-прежнему. Шел снег. Когда выпадало его очень много, слезали с велосипеда и шли пешком. Крестьяне собирались толпами, указывали пальцами.
- Вот сумасшедшие-то.
Вспоминали Сибирь:
- Как провожали, так встречают.
Однако оказалось далеко не так. Куда бы мы ни приезжали — везде нам устраивали торжественные встречи. В каждом городе мы делали доклад. Особенно интересовалась нашим путешествием молодежь. На докладах буквально засыпали вопросами.
Москва приготовила нам грандиозную встречу. 4 марта в Подольске мы получили телеграмму, чтобы приезжали в Москву 6-го — в воскресенье.
Со дня переезда границы мы ходили как в тумане, как-то не верилось, что путешествие наше наконец закончено, что цель наша достигнута, и на наших контрольных книгах снова сделает отметку Москва.
Наконец наступило 6 марта. Солнышко припекало по-весеннему. По слякоти, по снегу мы пробирались к Москве. Машины наши похрустывали по скверным дорогам. Больше всего боялись, как бы напоследок не сломалась машина, как бы нам не оскандалиться перед встречающими.
В деревушке Верхние Котлы нас встретили представители Московского автомобильного клуба, ВСФК, комсомола, профсоюзов, Института физической культуры, отдельная рота Совнаркома и наконец оркестр, ехавший на автомобилях.
Начались приветствия. Мы слушали их и сами себе не верили. Все существо наполнялось ликованием. Цель достигнута. Все смеявшиеся над нашей затеей имеют полную возможность убедиться в нашей настойчивости, в выносливости человеческого организма, в доброкачественности советского велосипеда. Длинной вереницей тронулись к Москве. Впереди оркестр. Публика удивленно смотрит, пораженная невиданным зрелищем. Несколько раз останавливались, объясняя окружающей публике, что едут велосипедисты, вернувшиеся из заграничного путешествия. Раздавались оглушительные аплодисменты. Приветствиям не было конца.
Остановились на площади Свердлова у Московского автомобильного клуба. Снова начались приветственные речи.
Мы выступили с ответом. Такая торжественная встреча нас ошеломила. Может быть мы говорили очень нескладно, очень несвязно, но говорили от души. Особенно старались мы подчеркнуть, что нас радует то, что мы добились поставленной нами цели, установили связь с заграничными спортивными организациями, доказали выносливость человеческого организма и доброкачественность советской продукции. Торжественно передали ВСФК адреса заграничных спортивных организаций. Связь с ними поддерживается до настоящего времени.
ВСФК через 2 года 8 месяцев и 6 дней сделал вторичную отметку в контрольных книгах:
"Советскими велосипедистами Князевым и Фрейдбергом пройдено 45000 километров. Из них 25900 километров сделано на велосипедах".
Москва — Ленинград. Молодая гвардия. 1929
«АС-ТРЕВЕЛ» ООО
Приключение дает ощущение жизни в целом, во всей ее широте и силеО компании | Подбор тура | Турагентствам | Дайвинг | Круизы | Горные лыжи | Club Med | mmv | Dorchester Collection | Sandals | Shangri-La | Корпоративным клиентам | Авиа и ж/д билеты | Отзывы туристов | Схема проезда
Х. Гадамер
Мы в реестре туроператоров
ООО «АС-тревел»
РТО 001262
карта сайта
пишите нам
смотрите Дзен
вступайте в VK
смотрите видео
ищите в Telegram
Австралия
Аргентина
Багамские острова
Бразилия
Венесуэла
Вьетнам
Гватемала
Гонконг
Индонезия
Италия
Коста-Рика
Куба
Маврикий
Малайзия
Новая Зеландия
Палау
Панама
Перу
Сейшелы
Сингапур
Фиджи
Филиппины
Франция
Французская Полинезия (Таити)
Чили
Эквадор
ЮАР
Австрия
Андорра
Антигуа и Барбуда
Армения
Барбадос
Белоруссия
Бельгия
Болгария
Боливия
Бутан
Венгрия
Гренада
Греция
Грузия
Гуам
Дания
Доминикана
Египет
Израиль
Индия
Иордания
Ирландия
Камбоджа
Канада
Кипр
Кюрасао
Лаос
Мальдивы
Марокко
Непал
Норвегия
ОАЭ
Оман
Острова Тёркс и Кайкос
Португалия
Реюньон
Сент-Люсия
Словения
Таиланд
Танзания
Турция
Узбекистан
Финляндия
Хорватия
Чехия
Чуук (Трук)
Швейцария
Швеция
Шри-Ланка (Цейлон)
Ямайка
Яп
О компании
Турагентствам
Новости
Подбор тура
Достопримечательности
Дайвинг
Горные лыжи
Круизы
Фитнес-туры
Детский и молодежный отдых
Корпоративным клиентам
Авиа и ж/д билеты
Фотоальбомы
Отзывы туристов
Полезная информация
Памятки
Сертификаты
Как нас найти?
Оплата картой